Рейтинг: NC-17 (МНОГО ангста, смерть второстепенного персонажа, насилие, сексуальное насилие)
Жанр: пост-колонизация, Scully POV, Mulder POV
Размер: макси
Саммари: Когда наступает конец света, Малдер и Скалли пытаются выжить всеми силами и любой ценой. Эта история пытается ответить на вопрос: во что превращается человек, когда в мире больше не осталось человечности? Кого можно считать здравомыслящим, когда повсюду царит безумие?
Предупреждения/комментарии: Перевод посвящается Sly Red Kitsune.
Дисклеймер: Не мои, не судите меня. Написано не ради выгоды.
Примечание переводчика: Фанфик переведен для феста «Дописать до Апокалипсиса»
2 августа 1914 года Германия объявила России войну. После обеда школа плавания.
О начале Первой мировой войны, из дневника Франца Кафки
***
Теперь я принадлежу ему.
Меня не перестает удивлять, с какой готовностью я думаю о себе как о собственности. Словно нет ничего естественнее, чем ничего не решать в своей собственной жизни. Словно для меня в порядке вещей быть безвозвратно лишенной права голоса.
Вообще-то так оно и есть.
И уже довольно давно.
Утром Гренджер, глава нашей колонии, велел мне собираться. Я подчинилась, тем более что много времени на это не потребовалось. Вещей у меня было всего ничего: сменная одежда, сумка с медицинскими принадлежностями, кое-какие гигиенические средства, старая фотография Малдера да один снимок с членами моей семьи. И часы, прилепленные скотчем к нижней стороне моего ночного столика. Я осторожно вытащила их из тайника и, замотав в джинсы, засунула на самое дно своей сумки. На мои грязные штаны уж точно никто не польстится. Судя по всему, меня снова переводят в другую колонию. Врач в нынешнее время стоит немало, а зима уже не за горами. Колонии нужны припасы.
Я оглянулась через плечо, бросив последний взгляд на старый дом, за эти годы ставший мне родным, прощаясь со всем тем, что привыкла считать своим. С вазой свежих цветов, подаренных мне соседом, с моим «медицинским кабинетом», с теплой постелью, в которой всегда спала одна. Конечно, ничто из этого по-настоящему мне не принадлежало.
Оставалось надеяться, что новые владельцы тоже будут ко мне добры. И еще более отчаянно уповать, что меня продали колонии, а не какому-нибудь мужчине.
Может, Скиннер нашел способ заполучить меня обратно? Может, я снова буду жить в колонии «Альфа»? Там мне ничто не угрожало.
Да, вернуться к Скиннеру - далеко не самый плохой вариант. Я не держу на него зла. И все понимаю.
А может, это Малдер… Может, Малдер наконец-то нашел меня?
Нет.
Просто смешно даже думать об этом после стольких лет. Малдер никогда за мной не придет.
Так что пусть уж лучше это будет Скиннер, а не какой-нибудь незнакомец. Я до сих пор помню его теплое дыхание и прикосновения рук – нежные, бережные. Как у Малдера.
Да хватит уже!
Прекрати думать об этом!
Он никогда не вернется за тобой.
Я гордо выпрямилась во весь свой небольшой рост, глубоко вдохнула и открыла дверь, чтобы посмотреть в лицо своему новому владельцу. Или, не приведи господь, владельцам.
На крыльце, чуть отступив в тень, стоял Малдер, а рядом, у его ног - какая-то деревянная коробка размером примерно с ящик для продуктов. Сначала я подумала, что это, должно быть, мираж, сон, грезы наяву. Но нет, это и в самом деле Малдер. Вот он, настоящий, живой, прямо передо мной. Мне так хотелось дотронуться до него, но он даже не шелохнулся и продолжал стоять неподвижно, словно мраморное изваяние ангела мщения. На лице его не отражалось ровным счетом никаких эмоций, и он не издал ни единого звука, чтобы хоть как-то обозначить свое присутствие или выразить радость от встречи со мной. Грейнджер приоткрыл коробку, кивнул и без единого слова протянул Малдеру мои вещи и медицинскую сумку.
Сделка заключена. Какими бы ни были условия, они оказались приемлемыми для обеих сторон.
Малдер спустился по скрипучим ступеням, даже не взглянув на меня, и сел на водительское сиденье своего зеленого «джипа». А я семенила за ним, словно ребенок, который наступает на пятки родителям, потому что боится отстать. Хотя меня терзал совсем другой страх - что вот-вот на мое плечо ляжет рука Грейнджера, и он спросит меня, куда это я собралась.
Прошло несколько часов, а Малдер так и не заговорил. Он стал старше: прошло уже пять лет с нашей последней встречи. Волосы коротко острижены, лицо загорело: он явно проводит немало времени на свежем воздухе. О дорогих костюмах я даже не вспоминаю: их давным-давно сменили надежные и практичные деним, хлопок и кожа. Малдер чисто выбрит, что для нынешнего времени довольно необычно, хотя сегодня бритва явно не касалась его лица. На бедре у него висит кобура с пистолетом и нож – привычная амуниция в наши дни, а на заднем сиденье лежит гора оружия и разнообразного снаряжения. Я замечаю длинный, кое-как сросшийся шрам у Малдера на предплечье и еще один – на подбородке. Явные свидетельства каких-то жестоких столкновений – с кем или с чем, я не решаюсь даже предположить. Он по-прежнему худощав, но его тело окрепло и огрубело. Плечи кажутся шире, а мышцы явно накачаны в борьбе за выживание, а не с гантелями в спортзале. Коротко говоря, в облике Малдера прибавилось суровости.
Он словно бы не замечает, что я его рассматриваю. Кажется, для него не существует ничего, кроме приборной доски автомобиля и асфальтовой дороги, бегущей перед нами.
Малдер тихо ведет машину, миля за милей продираясь сквозь небытие, в которое канул наш мир.
Те города, что побольше, ныне разрушены, но не пришельцами, а самими людьми. Все, что не сожгли и не разграбили в первом приступе паники, разбомбили, как только пало правительство и экстремисты добрались до красных кнопок. В некоторые города до сих пор, говорят, не стоит соваться, хотя, кажется, катастрофически разрушительные взрывы все же обошли Штаты стороной. Поговаривают, будто Китай стерт с лица земли, но в наше время чего только не услышишь. Спустя два дня после вторжения инопланетяне готовы были развернуть свою программу по размножению, вот только для нее им требовались люди, которых к тому моменту изрядно поубавилось.
Когда началась колонизация, звезды небесные, как им и полагалось, пали на землю, а небо скрылось(1). Всех, кто выжил, пришельцам пришлось отлавливать и заражать вирусом «Пьюрити» самолично, поскольку пчелы к тому времени оказались практически полностью уничтожены взрывами. Я не слышала ни об одном человеке, которому удалось бы уцелеть в концлагерях: если тебя нашли, считай, ты покойник. Думаю, на сейчас Земле осталось не больше ста тысяч человек, а это значит, что нашу вселенную теперь населяют несколько миллиардов серых инопланетных ублюдков. Они созревали в человеческих телах, вылуплялись, а спустя месяц после рождения исчезали, и в итоге планета лишилась не только своих обитателей, но и всяких следов цивилизации.
Последующие события напомнили мне роман Стивена Кинга: то тут, то там начали появляться группки выживших, которые со временем стали объединяться в колонии. Многие либо перенесли заражением вирусом без последствий, либо были привиты Консорциумом (как мы с Малдером), а потому для Серых не представляли никакой ценности. Другие просто избежали судьбы большинства: остались нетронуты пчелами и не попали в лагеря. Люди появлялись из ниоткуда, выглядывая из-под земли, словно суслики, выжившие после атаки ястреба и пытающиеся понять, куда им теперь бежать.
Едва-едва восставшая из пепла цивилизация откатилась на тысячи лет назад. Не осталось никакого иного закона, кроме закона выживания. Либо торгуй (если есть, чем), либо убивай и бери желаемое. Сильные выживали, а слабые погибали. Или становились собственностью. Как я.
Я не сразу это поняла. Не то чтобы меня в один прекрасный день выставили на аукцион и начали торги. У меня была одна цель - выжить, но при этом избежать изнасилований и не умереть от голода или в лагере у Серых. Нет, я не проснулась однажды утром и не осознала в одночасье, что больше не контролирую свою жизнь. Отнюдь. Это был постепенный процесс.
Сначала, будучи женщиной, я потеряла возможность покидать колонию: это привлекало ко мне немало внимания довольно опасного толка. Так я в одно мгновение стала зависеть от других, поскольку сама не могла добывать пропитание. Мне приходилось просить обо всем, начиная от карманного ножика и кончая нижним бельем. Да, унизительно. Зато безопасно. Я хорошо знала людей, с которыми осталась, - Скиннера и Стрелков, а они даже гордились тем, что могли обеспечить меня всем необходимым.
Так как я не могла охотиться и уходить на большие расстояния, то быстро перестала понимать, что на самом деле творится за оградой нашего поселения, и знала только то, что другие считали нужным мне сообщить. Я доверяла этим людям, но в то же время не обманывалась на их счет: многие ужасные вести от меня, без сомнения, утаивали. Но, возможно, о них и не стоило знать. В конце концов, мне вполне хватало тех ужасов, что я видела в своей импровизированной «больнице».
Потом я вдруг обратила внимание на то, что моего мнения перестали спрашивать, и все серьезные решения стали приниматься без моего участия. Конечно, ведь я не могла ни выполнять тяжелую физическую работу, ни участвовать в строительстве, ни воевать с соседними колониями. Я сочла это вполне справедливым. Мне и не хотелось думать о том, какой высоты строить ограду или где разместить сарай.
Проще было притереться к какому-нибудь сильному мужчине и позволить ему защищать себя, чем самой отбиваться от непристойных предложений каждого встречного-поперечного. Простой вопрос удобства.
Разумеется.
Теперь, глядя назад в прошлое, я понимаю, когда переступила черту впервые, вот только осознала это слишком поздно. Как-то постепенно, незаметно, день за днем я съезжала вниз по наклонной и уже не сумела взобраться обратно. Я стала собственностью, и меня только что продали.
Надо сказать, обращались со мной куда лучше, чем с другими женщинами. Значительно лучше - благодаря Малдеру и моему медицинскому образованию. Как врач я принадлежала всей колонии, а не одному человеку, и поэтому в поселении были заинтересованы в том, чтобы со мной ничего не случилось. Меня никогда не насиловали, у меня всегда была одежда и еда. Только однажды мужчина попытался пойти против моей воли. Его изгнали из колонии, а чуть позже нашли в лесу с отрезанными руками. Серьезное предупреждение для всех остальных. Предупреждение от Малдера. И тем не менее я больше не могла распоряжаться ни своими медицинскими навыками, ни самой собой.
Сегодня Малдер пришел за тем, что принадлежало ему по праву.
Теперь я его собственность. И от этой мысли у меня одновременно теплеет между ног, а живот скручивает от страха. Теперь я принадлежу Малдеру. А выбора у меня по-прежнему нет.
В тот же момент, как я впервые замечаю, что мой мочевой пузырь уже переполнен, а желудок, напротив, пуст, Малдер съезжает с дороги к небольшой роще, останавливает машину, выходит и молча исчезает в лесу, оставив меня сидеть на пассажирском сиденье.
Значит, это правда: он слышит чужие мысли так же ясно, как пять лет назад. До меня доходило множество историй о великом и ужасном Фоксе Малдере, но все они больше походили на легенды, чем на реальность. А Малдер в них представал эдаким человеком-загадкой, способным убить одной лишь силой мысли. Предания гласили, что его любимое оружие – пистолет, опасная бритва или голые руки. Что Малдер сражается на стороне инопланетян, повстанцев, людей или ради самого себя. Что убивает ради выгоды, мести или удовольствия. Что он слишком опасен, чтобы его приняли в колонию, и поэтому превратился в волка-одиночку. Что он чудовище, спаситель, трагедийный герой. Все эти слухи с равной вероятностью могли оказаться как правдой, так и ложью. Или и тем, и другим. Понятия не имею.
Я лишь знаю, что очень долго была одинока до сегодняшнего утра. Но теперь я принадлежу Малдеру.
Он возвращается и, достав из сумки на заднем сиденье бутылку воды, яблоко и кусок сыра, протягивает их мне. Наверное, побывал где-то, где еще торгуют молочными продуктами. Нехватки в свежей воде и мясе никто не испытывал, а вот продукты, которые требовалось специально изготавливать, как сыр или масло, были на вес золота. Осталось слишком мало людей, которые обладали соответствующими навыками, и обычно у них не оставалось ничего, что можно было бы пустить на продажу.
Так и появились первые поселения: они обеспечивали своим обитателям защиту в обмен на услуги. Фермеры занимались сельским хозяйством, охотники добывали провизию, а бойцы сражались. Мужчины быстро осознали, насколько важно подпитывать свои силы перед боем. У колоний были и другие достоинства: глава поселения имел возможность купить то, что никогда бы не смог себе позволить один человек, - например, доктора или инженера. Главенство в колониях приобреталось и удерживалось путем насилия, если в том возникала необходимость, а сражения между поселениями становились поистине эпическими. Споры о границах, правах торговли, женщинах – все что угодно могло разжечь искру и непременно приводило к кровавым распрям между людьми, которым почти нечего было терять.
В обеих колониях, где я жила до сих пор, существовал свод правил, напоминающих законы Прошлого. Нарушение этих правил могло привести к чему угодно - от штрафа до изгнания или даже казни. Все зависело от конкретного поселения и настроения главаря. А для женщины изгнание из безопасных стен колонии означало только одно – медленную смерть. Идти было некуда, даже если бы мне отчаянно хотелось сбежать: вся планета превратилась в одну большую пустыню.
Уже темнеет. Чем ниже опускается солнце, тем больше я нервничаю. Скоро ночь, а ночь значит постель. Женщины в Настоящем слишком большая редкость, а секс – слишком дорогое удовольствие. Поэтому к обладанию женщиной прилагались кое-какие неотъемлемые права.
И теперь я принадлежу Малдеру.
Разумеется, он никогда меня не обидит, мне просто тревожно. Да и Малдер ведет себя немного странно.
Немного?...
Скоро придется остановиться на ночлег. Даже Малдер не решится ехать в темноте с включенными фарами: это сделает нас легкой добычей для любого проходимца. Он по-прежнему не говорит и не смотрит на меня, а его лицо в закатных лучах выглядит жутко. Больше всего меня пугают глаза – глаза человека, который слишком много видел.
Малдер съезжает с шоссе на извилистую грунтовую дорогу и останавливается за фермерским домом с облупившимися белыми стенами, поставив машину так, что с шоссе ее не увидишь. Следом за ним я захожу в полутемное помещение, прижав к себе сумку и пытаясь унять дрожь. Чего ты хочешь от меня, Малдер? Ты все еще любишь меня? Неужели ты теперь живешь здесь – на тихой ферме где-то в глуши? Есть ли хоть слово правды в тех легендах…?
Нет, он здесь не живет. Никто не живет тут уже очень давно. Это просто место для ночлега. Малдер проверяет все окна и запирает двери на засов, отгораживая нас от опасностей ночи. И заканчивает свой обход в спальне, неподвижно застыв у кровати.
Намек понят.
Я люблю Малдера. Мне нетрудно будет это сделать.
И лучше уж самой, добровольно, чем по принуждению.
Конечно, это все равно принуждение, если взглянуть правде в глаза. Хотя иллюзия выбора у меня есть: я могу убежать прямо сейчас и в итоге достаться первому встречному, а могу покорно раздеться.
Я развязываю шнурки, стягиваю ботинки и скидываю куртку прямо на пол – грязнее ей уже все равно не стать. Потом снимаю джинсы и рубашку. Пижамы у меня нет, поэтому я залезаю в постель в одних трусиках и футболке.
Я люблю тебя, Малдер. Пожалуйста, не причиняй мне боли. Мне холодно. И очень страшно. Надеюсь, ты слышишь мои мысли.
Он не раздевается, даже не снимает ботинки. В темноте раздается металлический лязг – пистолет опускается на столик – и кровать прогибается под весом Малдера. Я лежу неподвижно и жду его прикосновения, но, так ничего и не дождавшись, отворачиваюсь с надеждой, что смогу отдаться хотя бы сну. А ведь мы один раз уже спали так, Малдер. Помнишь ту ночь? Мы знали, что другой такой больше не будет. Два перепуганных человека, отчаянно пытающихся утешить друг друга перед лицом приближающейся тьмы.
Кровать снова прогибается: это Малдер придвигается ближе. Затаив дыхание, я стараюсь сдержать дрожь. Рука мягко ложится мне на поясницу, чувственно и в то же время утешающе, и тревога отступает. Впервые за долгие годы я засыпаю спокойно.
Рассвет.
Проснувшись, я вижу, что одеялом мне служит Малдер, и в первое мгновение, не успев толком проснуться, я на секунду забываю, что конец света уже наступил. Мне чудится, что мы по-прежнему в Вашингтоне или в очередном мотеле, а Малдер заснул в моей кровати. Господи, Малдер, у тебя что, своего номера нет? Я не жалуюсь, конечно, но на что это похоже со стороны?... Яркий солнечный свет выжигает остатки этого сладкого сна, заставляя вспомнить все. Больше нет ни мотелей, ни ФБР, ни невинности.
Судя по всему, здесь мы не останемся. Малдер принес мне ведро воды, чтобы я смогла почистить зубы и смыть с себя хотя бы верхний слой грязи, и к тому моменту, когда я заканчиваю с утренним туалетом, он уже наполняет бак бензином и загружает в машину воду и припасы, спрятанные в пристройке. Наверное, это место служит ему перевалочным пунктом и конспиративной квартирой. Говорят, что он колесит по стране один, заезжая даже в те районы, в которые другие никогда не суются. Окруженные стенами колонии обеспечивают их жителям какую-никакую безопасность, в отличие от пустынных равнин, на которых так легко встретиться с «воинами дороги».
Я залезаю в машину, Малдер заводит мотор, и начинается еще один день пути. И впервые его грустные зеленые глаза встречаются с моими. Впервые он смотрит на меня, а не сквозь меня. О, Малдер… Я люблю тебя. Мне плевать, что ты сделал, кем стал, все равно люблю, и мне не нужен никто другой. Я чувствую его у себя в голове: Малдер прислушивается к моим мыслям, а через мгновение вновь обращает взгляд на дорогу. Я решаюсь положить руку на рукав его джинсовой куртки и больше не убираю ее.
Малдер мчится по равнине без единой остановки, минуя машины, которые кто-то скатил в кювет, чтобы расчистить путь, а иногда, когда по шоссе невозможно проехать, сворачивает на глинистые проселочные дороги. Если и есть здесь еще хоть одна живая душа, мы ее не встретили. Поля пришли в запустение, то тут, то там видны обгоревшие остовы домов. Но ни единого человека. Интересно, как все они погибли? Вряд ли подчистую убиты мятежниками или пчелами. Удалось ли хоть кому-то ускользнуть и не попасть в лагеря смерти? Или все они встретили свой конец, перепуганные до смерти, лежа под проволочной сеткой, пока черное масло капало сверху, проникая в их тело и отнимая у них жизнь?
Малдер останавливается у кукурузного поля, чтобы дать мне сходить в туалет, и на обратном пути я замечаю бегущую к машине мужскую фигуру. Я не вижу рук человека и громко предупреждаю Малдера о его приближении. Он резко разворачивается на месте и без проволочек жмет на курок. Пуля, попав темнокожему пареньку прямо между глаз, убивает его мгновенно. Похоже, Малдер изрядно поднаторел в навыках стрельбы с тех времен, когда мы виделись последний раз.
По-привычке, машинально, чтобы справится с шоком, я осматриваю мальчишку. У него нет оружия. И половины черепа.
- Откуда ты знал, что он хотел нас убить? – спрашиваю я Малдера.
- Я не знал, - безразлично бросает он и заводит машину. Я сглатываю, чтобы подавить приступ тошноты, и сажусь на место, оставив тело мальчика, настолько юного, что даже пушка еще не появилось над верхней губой, гнить на дороге.
Теперь мне ясно, что Малдер не потерял дар речи, но больше он не произносит ни слова. Я позволяю своему разуму отрешиться от недавнего кошмара и засыпаю, прислонившись к его плечу, согреваемая ласковыми лучами теплого солнца. Я ему не судья. Мне не пришлось пережить то, что пережил он. Только благодаря Малдеру мне вообще удалось уцелеть и найти себе приют в этом безумном мире.
Проникая в секреты бытия, мы перестаем верить в неизведанное. Но тем не менее оно всегда рядом – поджидает нас и злорадно облизывается в предвкушении.
Г. Л. Менкен
***
Телефон затрезвонил около полудня в понедельник. Черт тебя возьми, Малдер, сегодня же праздник. Мы же договорились: по праздникам никаких мутантов и маньяков. Поразмыслив, я решила, что он все равно слишком плохо себя чувствует, чтобы выманивать меня на очередное дело: в пятницу днем у Малдера началась чудовищная головная боль, и я отправила напарника домой спать после того, как тщательно осмотрела его и не обнаружила никаких других тревожных симптомов. Искать их, конечно, было приятно, но еще приятнее было убедиться в том, что все в порядке. Я записала его на томографию на следующий день и уже предвкушала, как заставлю Малдера надеть больничный халат и полюбуюсь на его симпатичный голый зад.
Это, в конце концов, справедливо: сам бы он такой возможности не упустил.
Голос Малдера в трубке прозвучал жестко и решительно: - Собирайся, возьми все необходимое и позвони матери. Вели ей уехать из города. Я буду через полчаса, Скалли.
Не успел он договорить, как я уже одной рукой складывала вещи. Малдер не стал бы мной вот так командовать, не будь это по-настоящему важно. Вопрос жизни и смерти.
- Зачем, Малдер? Мы куда-то едем?
- Они здесь.
И он повесил трубку. Мне не было нужды спрашивать, кто такие «они». Я позвонила матери, передала ей сообщение Малдера и сказала, что люблю ее. Когда напарник заехал за мной, я уже ждала снаружи.
Он взял машину Бюро. Да и стоило ли сейчас переживать о соблюдении протокола? К завтрашнему дню не останется никого, кто смог бы объявить нам выговор. Мы поехали на юго-запад, и пока машина летела по шоссе, нам повсюду чудились «они». Закат застал нас на границе Вирджинии, и тогда, в лучах заходящего солнца, мы впервые увидели гигантские диски, бесшумно парящие в небе. Все это подозрительно смахивало на «День независимости». Интересно, Малдер смотрел этот фильм?
Он остановился за большим отелем, и только тогда я сообразила, где мы находимся. «Гринбрайер». Бункер «Гринбрайер» в Уайт-Сульфур-Спрингс. Тайное бомбоубежище, построенное под роскошным отелем несколько десятилетий назад, чтобы обеспечить безопасность Конгрессу в случае ядерной атаки. Его расположение уже не было ни для кого секретом, и только пришельцы не знали об этом месте.
Там нас уже ждал Скиннер, а вместе с ним Стрелки и несколько политиков, которых я сразу узнала, благо видела их в новостях по CNN. Они стояли наготове, собираясь закрыть проход. Малдер с помощью других мужчин потянул на себя взрывозащитную дверь, соединяющую бункер с отелем, и она захлопнулась с оглушительным металлическим скрежетом, отделив нас от остального мира прежде, чем остальные его обитатели проснутся и обнаружат, что настал Судный день. Когда Скиннер запер дверь на засов, скрыв нас за тоннами арматурной стали, в комнате повисло молчание.
И это все? Из пяти миллиардов человек только десяток-другой знали о вторжении?
И откуда же узнал Малдер?
- Я слышу их голоса у себя в голове, - ответил он, хотя я не задавала этот вопрос вслух.
- И слышу тебя, Скалли, - закончил он.
«Слышу тебя, Скалли»…
«Слышу тебя»…
***
Возможно, Бог вовсе не скрылся от нашего взора, а только вышел за границы своей прежней сущности - так же, как наши представления и познания о Вселенной, - превратившись в тонкое сплетение духа и разума – материю настолько крепкую и в то же время хрупкую, обретшую такую мощь в своем новом качестве, что мы можем лишь идти, как слепые, держась за ее кайму.
Я мысленно одергиваю себя и возвращаюсь мыслями к настоящему. И слышу голос Малдера – хриплый, надтреснутый.
- Мы на месте, Скалли. Надолго здесь не задержимся, но времени привести себя в порядок тебе хватит.
«Место» - очередной фермерский дом. Во дворе разгуливают тощие куры, у крыльца играют дети в одних трусах. На пороге появляется привлекательная женщина с дробовиком в руках, но, увидев Малдера, опускает ружье и возвращается в дом, не сказав ни единого слова и оставив дверь приоткрытой. Такое впечатление, что за пределами колоний люди вообще не разговаривают.
Малдер достает с заднего сиденья сумку и относит ее внутрь, а я стою во дворе, наблюдая за снующими у самых моих ног голодной птицей и пасущейся неподалеку коровой. Он торгуется: сигареты и что-то еще в обмен на любые съестные припасы, которые могут найтись у этой женщины. Не стоит большого труда догадаться, что она обычно продает. Кажется, у них разгорелся спор. Женщина отрицательно качает головой, а Малдер сжимает руку в кулак. Она тоже это замечает и сразу идет на попятный.
Жизнь женщин в Настоящем (да, так это и называют – Прошлое и Настоящее) складывалась несладко. Во-первых, их осталось совсем мало. Я – наверное, единственная из представительниц своего пола, кто был вакцинирован, а почти все остальные стали легкой добычей вируса. Большинство из тех, кто по чистой случайности выжил, - охотники и рыбаки, которых нашествие застигло врасплох где-нибудь вдали от цивилизации - в лесах или в океане, - были мужчинами. Когда пришельцы ушли, а пчелы погибли, началось медленное возрождение, и в этом новом мире оставшиеся в живых женщины стали товаром – дорогим, редким, но все равно товаром. Некоторые, правда, вели жизнь замужних женщин, если их супругам хватало властности и физической силы, чтобы обеспечивать им безопасность, но и таких можно было пересчитать по пальцам. Как правило, женщины выживали, давая мужчинам то, чего те жаждали больше всего. Хозяйка этого дома не исключение.
Ее округлившийся живот и дети, играющие на крыльце, вживую иллюстрируют еще один странный феномен, с которым я столкнулась после колонизации, - отсутствием контроля рождаемости. За последние пять лет мне довелось принять бесчисленное количество родов, хотя дети в большинстве своем были нежеланными. Латекс можно использовать только один раз, а противозачаточные таблетки, даже если их удавалось найти, были сплошь просроченными. За два года каждая здоровая женщина детородного возраста превратилась в ожившую картинку из учебника по Средним векам. Мне доводилось встречаться с женщинами с пятью отпрысками, причем всем было меньше пяти лет.
Малдер выходит из дома и сухо кивает мне. Я обхожу сидящих на деревянных ступеньках детей - темноволосого малыша и еще одного мальчика пяти-шести лет - и подхожу ближе. И внезапно узнаю эту женщину. Мы встречались и раньше. По выражению ее лица видно, что она тоже меня помнит и, судя по всему, ничуть не рада меня видеть. Малдер угрожающе смотрит на блондинку, и очевидная неприязнь в ее глазах сменяется равнодушным раздражением.
А потом я вспоминаю: это же одна из осведомительниц Малдера. Работала в ООН. Как же ее звали? На «м»… Миранда? Матильда? Какая, впрочем, разница? Теперь она просто шлюха. Наверняка какой-нибудь мужчина за ней приглядывает: невозможно даже представить, чтобы она выжила тут одна. Я замечаю, что Малдер уже чинит что-то во дворе, а мальчишки увязываются за ним. Они явно его знают, стало быть, он часто сюда захаживает. И тогда я понимаю, кто этот таинственный защитник Миранды/Матильды, ее Старший Брат.
Повторюсь – я его не осуждаю. На прощание мы оба сказали друг другу лишь одно: «Выживай любой ценой». Я сделала все, чтобы остаться в живых. Полагаю, Малдер поступил так же.
Еще немного, и я заставлю себя в это поверить.
Блондинка скрепя сердце наполняет мне ванну: для этого ей приходится принести пару ведер из колодца и нагреть несколько кастрюль на плите. Я с наслаждением окунаюсь в теплую воду: даже не припомню, когда мне в последний раз удалось вот так понежиться в ванне. Нашлись даже мыло, бритвы, шампунь и дезодорант. В Настоящем нет недостатка в вещах, но вот добыть их и довезти в целости и сохранности – уже гораздо более сложная задача. В магазинах, до которых мародеры не добрались сразу, еще остались товары с не истекшим сроком годности, а людей выжило слишком мало, чтобы возник их дефицит. Вот только никто не рисковал соваться в одиночку в неизведанные районы. Поэтому некоторые колонии организовали свои торговые пути, но их не хватало, и большинство поселений обеспечивали себя сами, торгуя тем, что имели, с любым желающим.
Стало быть, эти вещи принес ей Малдер.
У него нашлось время привезти шлюхе гель для бритья, но за пять лет не отыскалось свободной минутки, чтобы вернуться за мной.
Вытираясь полотенцем, я выглядываю в окно и вижу около ручья Малдера, который как раз протягивает старшему мальчику леденец. Тот скромно берет угощение и, усевшись рядышком с Малдером, кладет голову ему на плечо. Будь мы все еще в Прошлом, их можно было бы принять за бедных фермеров – сына с отцом или племянника с дядей, которые мирно наслаждаются теплыми лучами солнышка во дворе своего дома. Вот только сегодня утром я видела, как Малдер в упор застрелил невинного паренька, а час назад – едва не поднял руку на женщину.
Я не заплачу. Ни за что. Пускай в горле уже стоит ком, но обещаю, что не пророню ни слезинки.
Порой я начинаю сомневаться, что меня окружает реальность. Это как ночной кошмар, который вот-вот должен закончиться. Вся эта жизнь совершенно… сюрреалистична. Вторжение инопланетян, конец цивилизации… Похоже на фильм или какую-нибудь книгу. Люди даже шутят на эту тему: моя колония называлась «451», а предыдущая – «Альфа». Наркотики и алкоголь именовали «сомой». Существовали «не-лица» и «старшие братья», «воины дороги» и «дикари». Лидера повстанцев прозвали «Рэндаллом Флэггом», а женщин, которые не были шлюхами, - «Мартами»(2). Вот такой пост-аполкалиптический юмор.
На месте моей грязной одежды словно из ниоткуда возникает другая - чистая и удобная, и я одеваюсь, поражаясь тому, что вещи подходят мне идеально, и с любовью вспоминая шелк и кашемир: их можно добыть и сейчас, но они слишком непрактичны. В моде нынче то, что удобно: хлопок, деним, шерсть и кожа. В итоге получается этакий гибрид Безумного Макса и Джона Уэйна(3). Я высушиваю волосы на ветру и смотрю, как Малдер голышом купается в ручье, а капельки воды, покрывающие его мускулистые руки, сверкают на солнце, отчего его кожа словно бы сияет. Маленький мальчик, уже отмытый до блеска, сидит на берегу в комбинезоне «Ош-кош». Рубашки на нем нет, а маленькие желтые рабочие ботинки – точь-в-точь такие же, как у Малдера. Одной рукой он держит его пистолет и нож, а другой – леденец, который приберег на потом. Этому ребенку наверняка не больше четырех.
Детям не разрешают играть с оружием, Малдер. Им сперва дают сладости, позволяют вымазаться с ног до головы, а только потом купают. Даже я это знаю.
Я вспоминаю, как Малдер дразнил меня, когда однажды в Прошлом мы работали под прикрытием в качестве супружеской пары, шутки ради покрикивая приказным тоном и изображая деревенский говорок. Мне тогда с трудом удалось удержаться от смеха и не влепить ему за это. Малдер всегда до ужаса боялся моего крутого норова и точно знал, когда следует остановиться.
Но если вот этот мужчина, что выглядит в точности, как Малдер, начнет отдавать мне приказы, я подчинюсь немедленно, какими бы они ни были – сесть в машину или раздеться и встать на четвереньки. И ни за что в жизни я не стану задавать лишних вопросов или давать советы по воспитанию маленьких мальчиков.
То, что он до сих пор довольно ласков со мной, не значит, что так будет и впредь. Я приучена замечать опасность сразу, если на то есть основания.
Господи… Что же с ним случилось?
Малдер возвращается к дому, приглаживая все еще влажные после купания волосы, и открывает капот стоящего во дворе пикапа «шеви», а мальчик, усевшись на левое крыло, молча протягивает ему инструменты и внимательно следит за работой. Он быстро подправляет что-то, и мотор, прокашлявшись, оживает. Надо же, мой Малдер не мог починить даже протекающий кран. Женщина подносит ему тряпку, чтобы утереть пот с лица, и стакан. Мне воды не предлагают. Очевидно, она меня терпеть не может. Неудивительно, на ее месте я бы себя тоже невзлюбила.
Сейчас уже день, до заката осталось всего несколько часов. Я не хочу проводить здесь ночь, Малдер, только не в одном доме с ней. Не хочу лежать и слушать из-за стенки, как ты занимаешься с ней сексом. И не хочу, чтобы она с ненавистью подслушивала, как ты занимаешься сексом со мной. Пожалуйста, только не напоминай мне таким образом, что я принадлежу тебе точно так же, как она. Последнюю мысль я стараюсь подумать как можно «громче».
Со стороны кукурузного поля появляется какой-то человек, тоже показавшийся мне знакомым. В одной руке он, как и все теперь, держит ружье, а другой руки нет, и пустой рукав безвольно болтается в такт его шагам. Крайчек. Интересно, хорошо ли он стреляет одной рукой? Мужчины обмениваются мрачными взглядами, а тот мальчик, что постарше, подбегает к Малдеру и прячется у него за спиной. Крайчек искоса смотрит на меня, и Малдер в качестве предупреждения кладет руку на кобуру. Наш давний враг оборачивается и, не сказав ни слова, вновь исчезает среди кукурузы, а малыш бежит за ним. Видимо, Малдер стреляет лучше. Мне и в голову не пришло в тот момент волноваться о том, что он сам может предложить меня другому мужчине. Малдер не из тех, кто любит делиться.
Женщина приносит мне на проверку грязного младенца, девочку. Я объявляю ее здоровой, но немного недокормленной. Женщина кивает и возвращается в дом, с грохотом захлопнув за собой дверь и так и не заговорив со мной ни разу. Стоило бы проверить и ее состояние, и здоровье других детей, но меня об этом не просят. Малдер заводит машину, я сажусь внутрь, несказанно благодарная ему за решение уехать, и не задаю никаких вопросов, зная, что все равно не хочу слышать ответы. Старший ребенок перелезает прямо через меня на заднее сиденье и устраивается там, с забавной неуклюжестью пристегнув ремень.
А Малдер молча направляется по шоссе в сторону исчезающего солнца.
Мы проводим ночь в очередном заброшенном доме: мальчик засыпает, свернувшись калачиком у меня на груди, а Малдер прижимается ко мне сзади. Это выглядит какой-то дикой пародией на дружную семью. На мгновенье у меня мелькает мысль, что Малдер, возможно, просто ждет, чтобы я привела себя в порядок перед сексом, но, кажется, дело не в этом. Может, он и вовсе не думал о том, чтобы заняться со мной любовью. Сама не знаю, что было бы предпочтительнее. Я до сих пор не выяснила, как зовут мальчика и с какой стати он вообще поехал с нами. Как и Малдер, ребенок почти ничего не говорит.
Утром путь возобновляется, и мы снова едем на запад. Я уже вижу вдали, на горизонте, серые очертания Скалистых гор. Мили пролетают одна за другой, воздух постепенно остывает, и шорох шипованных шин об асфальт понемногу убаюкивает меня.
***
Изучение черных дыр наводит на мысль о том, что Бог не только играет в кости, но порой бросает их туда, где никто не видит.
Стивен Хокинг
***
Бункер походил на военный корабль: огромная куча железа, выкрашенная серой краской. Снаружи не проникало ни единого звука, который подсказал бы нам, что там происходит: продолжается ли сражение или планета уже пала. Малдер сказал, что корабли заняли свои места и вскоре должны были приступить к сбору «образцов». Такое слово он использовал, и, стало быть, в таких терминах думали о нас пришельцы. Повстанцы проигрывали. Люди умирали. Малдер, закрыв глаза, перебирал, словно радиостанции, чужие мысли, но не смог «найти» мою мать и братьев. Впрочем, это ничего не значило: мыслей было слишком много, а он только слышал их, но не всегда знал, кому они принадлежат.
В бункере хватило бы места и припасов на несколько сотен человек, но нас был всего-то десяток. Судя по всему, снова наступила ночь. Ориентироваться можно было только на часы: внутри бункера отличить день от ночи не представлялось возможным. Мы бесцельно бродили по коридорам, пытаясь разобраться в этом лабиринте. Малдер увел меня в комнату на этаже, который полностью принадлежал нам, и я без возражений последовала за ним. Это и стало первым сделанным мной шажком на пути к тому, чтобы превратиться в собственность. Когда дверь захлопнулась, я села на кровать, закрыла лицо руками и заплакала.
Мне было стыдно проявлять такую слабость, но еще труднее – сдерживаться дальше. В последние часы стряслось столько всего, что события не успели уложиться у меня в голове, и мне безумно хотелось забыться хоть ненадолго.
Пока я буквально содрогалась от рыданий, Малдер нежно обнимал меня, и по его щекам тоже время от времени катились слезы. Я чувствовала его у себя в голове: нежное, осторожное давление. Мягкая попытка разобраться, как я себя чувствую, и более настойчивое желание услышать мои мысли. Он явно ощущал мое горе, мое потрясение, но его эмоции оставались для меня загадкой. Лишь рано утром я наконец забылась, положив голову Малдеру на грудь, но вновь проснулась, услышав, как он внезапно подскочил и шумно выдохнул.
- Они затихли.
- Кто затих? – шепотом спросила я, как будто пришельцы могли услышать нас на глубине пятнадцати метров под землей, сквозь шесть метров бетона и стали.
- Мысли… Внезапно стало очень тихо. – Малдер вслушивался в темноту, пытаясь настроиться на нужную волну и понять, что происходит. – Грибовидные облака, Скалли… Это ядерные взрывы. Они уничтожили города.
- Инопланетяне?
- Нет, мы сами.
Господи, каково это - слышать, как умирают миллионы людей?...
- А пришельцы все еще здесь?
- Да… Им нужен я. Они ищут меня.
- Зачем, Малдер?
- Знают, что я их слышу. Хотят, чтобы я помог им общаться. Но не могут меня найти и поэтому… поэтому ищут тебя. По чипу, который у тебя в шее. Я их слышу. Пока они еще не вычислили, где ты, но вычислят, и скоро. Они не смогут использовать тебя в своих целях, ведь ты вакцинирована, как и я. Ты нужна им только затем, чтобы добраться до меня.
Ему придется бежать, придется бросить меня, чтобы его не нашли Серые. Вот только куда? Мы же заперты за тоннами стали.
Только несколько лет спустя я вдруг осознала, что ни разу даже не подумала сама покинуть бункер и отвлечь внимание пришельцев на себя, чтобы Малдер мог остаться там.
- Взрывы все еще звучат, Скалли. Города пылают. В этой сумятице у них пока нет времени меня искать. У нас есть еще несколько часов, а потом мне придется уйти.
Больше было не о чем разговаривать. Мы сидели вдвоем в пустой, темной комнате с голыми бетонными стенами на слишком узкой и слишком короткой кровати. И я поцеловала его. Не так, как мне мечталось раньше, а жадно, страстно, испуганно, как утопающая. Мне отчаянно хотелось зацепиться за что-то – что-то нормальное, что-то постоянное, что-то надежное. Мир менялся прямо на моих глазах и так быстро, что все эти перемены пока просто не укладывались у меня в голове.
Малдер вел себя гораздо нежнее и целовал меня так, будто пробовал на вкус изысканный десерт. Он начал заниматься со мной любовью так же, как прикасался ко мне все эти годы – осторожно, шаг за шагом исследуя новую территорию и ожидая моей реакции, прежде чем продолжить. Он задавал темп и действовал, а я послушно подчинялась, как перепуганная девочка-подросток, отдающая свою девственность соблазнившему ее учителю. И в конце концов Малдер перестал надеяться, что я начну участвовать в процессе так же активно, как он сам, и уложил меня на грубые простыни, благоговейно оглядывая мое тело, запоминая каждый сантиметр, прекрасно зная, что может никогда не увидеть его снова. Я никогда не думала, что стану вести себя в постели с ним настолько пассивно, но в ту ночь не в состоянии была дать ему больше. Несмотря на не самый подходящий момент, я никак не могла просто отпустить его, даже не попытавшись показать, как сильно его люблю.
Так я себя утешала – заверениями в том, что мною движет лишь любовь.
Меня не оставляло ощущение, что Малдера отвлекают мысли, звучащие в него в голове, отвлекают эти непрекращающиеся крики за стенами бункера. Отвлекают и отнимают у меня.
- Здесь только я, Малдер. Войди в меня, - прошептала я, и давление у меня в голове усилилось, пока я не сумела заставить себя перестать прислушиваться к собственным мыслям. Мое тело ответило на его вторжение краткой вспышкой боли, и Малдер, словно пытаясь загладить вину, коснулся моих губ своими. Я остро ощущала обуревавшие меня эмоции, но в моем сознании не осталось места для их осознанного восприятия: никакого осмысления – никаких сомнений. Женщину, которая никогда не могла полностью отрешиться от своих мыслей и целиком отдаться сексу, это должно было бы напугать своей новизной, но я уже не могла чувствовать страх. Только мучительную смесь боли и наслаждения, накатывающую на меня, словно волны, одна за другой. Малдер разделял со мной мое удовольствие, что только усиливало его собственное, а я позволила ему просто играть на своем теле, как на скрипке. Он кончил, потому что чувствовал, что кончаю я, и наоборот. Круг замкнулся.
Когда мы оторвались друг от друга, Малдер продолжал слушать мои мысли. Мои страхи. Мои желания. В ту ночь он познал меня целиком.
- Они нашли тебя, Скалли, и скоро будут здесь. – Услышав эти слова, я немедля вскочила: Малдер, уже одетый, сидел на краю кровати. – Я люблю тебя. И попрошу Скиннера о тебе позаботиться. Оставайся с ним. Я слушал всех: здесь нет никого надежнее него. Он не даст тебя в обиду, но… ты ему нравишься, Скалли. Делай, что он скажет, хорошо? Я приду за тобой, как только смогу. А до того времени – просто постарайся выжить. Любой ценой. Неважно, какой. Я не стану задавать вопросов.
Тысяча мыслей наводнили мой разум. Нет, не бросай меня… Беги, Малдер, главное - чтобы они тебя не поймали… Возьми меня с собой… Я не хочу оставаться со Скиннером, я хочу быть с тобой… Я сама могу о себе позаботиться… Когда… когда ты сможешь вернуться? Быстрей, уходи быстрей… Я тоже люблю тебя, Малдер… Пожалуйста…
Но он уже ушел: из коридора до меня донесся звук его затихающих шагов. Я побежала за ним, надеясь догнать, и услышала, что Малдер говорит со Скиннером.
- Позаботьтесь о ней, сэр. Я уже знаю, что происходит с женщинами снаружи, и не хочу, чтобы Скалли оказалась на их месте. Я сделаю все, чтобы пришельцы до вас не добрались, но благополучие Скалли – ваша ответственность. Только ваша. Не позволяйте никому… Берегите ее, сэр.
Судя по его следующим словам, Малдер услышал мои мысли.
- Прости, Скалли. Иди обратно, это лишнее для твоих ушей. Выживай. Никаких вопросов.
Вернувшись в промозглую комнату, я легла на все еще влажную простынь и, свернувшись калачиком, тихо заплакала. Где-то в конце коридора лязгнула двадцатитонная дверь, а потом с гулким стуком закрылась.
***
Отнюдь не в кости играет Бог со Вселенной, а ведет неописуемо сложную игру, которую сам же и придумал. И если взглянуть на это с точки зрения других участников (то есть просто нас всех), то она гораздо больше напоминает разновидность покера, в который играют при неограниченных ставках в абсолютно темной комнате перевернутыми картами, причем с крупье, который вообще не объяснил вам правил и все время загадочно улыбается.
Нил Гейман и Терри Пратчетт
***
Мы останавливаемся за каким-то зернохранилищем, чтобы перекусить и дать непоседливому мальчишке размять ноги. Я спрашиваю, как его зовут, а Малдер тем временем огромным охотничьим ножом режет для ребенка яблоко, предварительно счищая кожицу. Так всегда делала моя мать. Он в ответ только пожимает плечами, не сводя с меня своих больших, слишком взрослых зеленых глаз.
- Просто Малыш, - отвечает Малдер, а тот кивает, так и не издав до сих пор ни единого звука. Впрочем, Малдер, кажется, и без слов прекрасно понимает, что нужно мальчику (и мне), хотя, на мой взгляд, с количеством еды, которую он пытается скормить мальчишке, вышел явный перебор. Прихватив ружье, Малдер исчезает в высокой траве, перемежающейся редкими рядами кукурузы. Примерно через двадцать минут звучит выстрел, и в траву падает огромный гусь. Наш будущий ужин.
- Не бойся, он тебя не обидит.
Стало быть, мальчик все же не немой. Надо же, а я уж думала, что умение говорить превратилось в утраченное искусство. Его слова – неторопливые, взвешенные – этому ребенку явно не по возрасту и сразу воскрешают у меня в памяти Гибсона Прайса.
- Он везет тебя в безопасное место. Ты ему нравишься.
- Ты что, слышишь мысли, как он? – спрашиваю я, и мальчик в забавном, по-детски преувеличенном жесте кивает головой, прямо как настоящий четырехлетка. Самодовольная ухмылка появляется у него на губах, а в глазах загорается шаловливый огонек. Этот ребенок очень напоминает мне кого-то из Прошлого…
Малдера. Он напоминает мне Малдера.
Это его сын.
Второй малыш и младенец - дети Крайчека или еще какого-нибудь мужчины, но этот ребенок – определенно сын Малдера.
Малдера и той шлюхи.
Второй выстрел, и еще одна птица шлепается о землю. Малдер, судя по всему, голоден. Вернувшись, он закидывает жирных гусей в багажник машины, и мы вновь трогаемся в путь. На запад. Все дальше и дальше.
История ученого, который живет верой в силу разума, походит на дурной сон. Взобравшись на горы незнания, он, кажется, вот-вот вскарабкается на самый верх высочайшего пика, но, преодолев последнее препятствие, встречает там богословов, которые сидят на этой вершине уже несколько веков.
Роберт Ястров
***
Первой проблемой, настигшей обитателей бункера, стала смертельная скука. Делать было совершенно нечего, дни уныло тянулись один за другим, перетекая в недели, а потом – в месяцы. Фрохики готовил, Скиннер и Байерс следили за генератором и станцией водоснабжения, но все остальные категорически не знали, куда себя деть. Я попыталась поначалу делать работу на кухне, но после первого же раза была отстранена по итогам анонимного голосования. С ума сойти, до чего же мне «повезло» - оказаться запертой в одном бункере с Ньютом Гингричем и Пэтом Робертсоном(4). Неужто Скиннер не мог отыскать кого-нибудь поинтереснее? Где бы Малдер ни был, он наверняка по полу катался от смеха.
Лэнгли пытался настроить ноутбук и подключиться к местной допотопной системе связи, но так и не обнаружил сигнала. Больше не существовало сетей, к которым мог бы подсоединиться модем, не осталось ни одной станции общественного или кабельного телевидения. Но вскоре Лэнгли умудрился починить старое любительское радио. Каждую свободную минутку Стрелки перебирали частоты в поисках хоть каких-нибудь признаков жизни - прямо как проект SETI(5), а я частенько составляла им компанию и, изнывая от скуки, уныло вслушивалась в помехи. В один прекрасный день я по обыкновению сидела вместе с парнями и предавалась мечтам, когда внезапно услышала крик Лэнгли:
- Это же Рэнди! С вас, говнюки, миллион долларов!
Сквозь треск послышался мужской голос:
- Вот он, прямо здесь, я его использовал в качестве туалетной бумаги…
Джеймс Рэнди(6). Знаменитый скептик. Мой герой и заклятый враг Малдера. Это его голос сейчас доносился из динамиков - наша единственная связь с миром, оставшимся за этими взрывозащитными дверьми. Из радио лился голос Джеймса Рэнди, а я сидела за завтраком рядом с Пэтом Робертсоном, накануне проиграв Ньюту Гингричу в пятикарточный стад(7) последнюю пластинку жвачки. Да, у Бога определенно своеобразное чувство юмора…
По словам Рэнди, пришельцы, кажется, уже собрали все образцы «хомо сапиенс», которые намеревались взять с собой. Летающие тарелки исчезли, а вместе с ними – безликие повстанцы. Крупные города лежали в руинах, и Рэнди со времен Прошлого так и не встретил пока ни одного живого человека. Когда началось вторжение, он плыл на лодке вместе со своей собакой и две недели спустя вернулся на берег, где и обнаружил, что ни его дома, ни семьи больше нет. Они остались вдвоем – он и его старый пес – и, обустроившись в башне маяка у океана, терпеливо ждали.
И тут же, сама собой, родился вопрос: сидеть и дальше в бункере или выйти наружу? Скиннер и Стрелки проголосовали за то, чтобы остаться, но все остальные мечтали скорее выбраться оттуда. Меня вообще никто не спросил: общество в тот момент уже менялось.
Наконец было принято компромиссное решение – отпереть замки, но остаться внутри. Скиннер и Байерс открыли тяжелую серую дверь, навалившись на нее всем своим весом. Петли заскрипели, и новый мир предстал перед нами во всей своей красе.
Снаружи не осталось ничего живого, кроме оленей, пасущихся в руинах курорта, и собак, разыскивающих своих хозяев. Людей не было. Малдер оказался прав: мир словно внезапно затих.
Мы оказались в довольно выгодном положении во всех смыслах этого слова. Во-первых, у нас всегда оставалась возможность спрятаться в нашей непроницаемой «крепости». Во-вторых, у меня было медицинское образование, у Стрелков – техническое, а у Скиннера и нескольких его друзей – военная выучка со времен службы на флоте. Ну а у политиков… что ж, у них было множество мнений и идей. Города поблизости уцелели во время взрывов, а значит, радиация не представляла угрозы. А нам теперь предстояло отстроить себе новое жилище.
Конечно, не мы одни знали про бункер. Вскоре из лесов и с дорог, ведущих к долине, стали появляться мужчины с оружием в руках и с рюкзаками на спине. Некоторые из них происходили из этих краев и прожили всю жизнь в горах, другие были в Прошлом военными, которым удалось пережить взрывы, восстания и пчел. За шесть месяцев в колонии «Альфа» осело больше сотни человек, и ежедневно прибывали все новые и новые. Альфа-самцы. Название говорило само за себя: Скиннер никогда не был тихоней.
Разумеется, я взрослая, вполне самостоятельная женщина и могла постоять за себя. И, разумеется, не все мужчины на планете - маньяки-насильники. Но тот факт, что я была в колонии единственной женщиной, отнюдь не облегчал мне существование и со временем вынудил замкнуться в себе. Стоило лишь на секунду замешкаться, как откуда-то, словно по волшебству возникала целая толпа поклонников, готовых помочь с чем угодно: носить дрова, мыть посуду, стирать одежду в ручье. Их взгляды преследовали меня целый день – вездесущие и страждущие.
Последней каплей стал тот день, когда я принимала ванну, которой мне, само собой, служила речка, и в процессе обнаружила, что за мной внимательно наблюдает целая кучка обожателей, готовых сидеть под дождем, лишь бы на меня поглазеть. Я сказала об этом Скиннеру, и в следующий раз он вызвался меня сопровождать. Предполагалось, что он будет смотреть в другую сторону. Теоретически. Я чувствовала бы себя комфортней, если бы охраной мне служили Стрелки, но эти парни не внушали другим мужчинам такого благоговейного ужаса, как Скиннер.
Его не раз просили уступить меня ненадолго и чего только не сулили за это. Все априори полагали, что мы тайные любовники. Лестно, что и говорить, когда за пятнадцать минут с тобой кому-то не жаль расстаться аж с двумя коровами: над этим предложением мы хохотали двое суток кряду. Скиннер ни разу не сказал, о чем они говорили с Малдером, и ни разу не сделал ничего, что можно было бы расценить как сексуальный намек. Он просто заботился обо мне, брал меня с собой, когда мог, и приставлял ко мне охрану, когда вынужден был уйти. В колонии образовалось несколько гомосексуальных пар, которые вскоре ее покинули, но подавляющее большинство ее обитателей интересовала я одна. Мужчины приносили мне вещи, которыми, по их мнению, можно было меня подкупить, наперебой рвались помогать мне на кухне. Одни – те, кем двигало не столько желание, сколько одиночество, - вели себя пристойно и смиренно принимали мое вежливое «нет». Другие, сказать по правде, вскоре начали меня пугать: к тому моменту колония «Альфа» стала довольно-таки суровым местечком. Малдер вновь оказался прав: мне требовалась защита, как бы ни раздражал меня сей факт. В этом новом обществе сильные процветали, а слабые страдали. Я принадлежала к категории последних. Выжить одной не представлялось возможным, но и существование в колонии с каждым днем делалось все невыносимее.
Один мужчина стал для меня большой проблемой с самого момента его появления в «Альфе». Он приехал с юга, из самого Теннеси, и явно приходился ближайшим родственником семейке Пикок. Прямо скажем, не семи пядей во лбу и из тех, кто упорно не понимает слово «нет». Дело кончилось тем, что однажды ночью он просто вломился ко мне и успел содрать с меня ночную рубашку, прежде чем на мои крики сбежались остальные. Когда мужчину вышвырнули вон, другие от смущения просто замерли на месте и тупо смотрели, как я сижу на кровати, не предпринимая никаких попыток помочь или уйти. Разогнать их сумел только вернувшийся с дежурства Скиннер. Он накинул на меня плед и остался со мной, пока я не успокоилась.
А успокоилась я далеко не сразу.
Дело было не в том, что на меня напали: видит Бог, во время работы в «Секретных материалах» такое случалось не раз и не два. Гораздо больше ужасали две вещи. Во-первых, до меня наконец в полной мере дошло, что я не в состоянии защитить себя. Вдруг, ни с того ни с сего я стала беспомощной, зависимой, и это злило меня не на шутку. Выводило из себя. Агент Дана Скалли, доктор медицины, - кто угодно, но не слабачка. Во-вторых, теперь я ясно видела, что мне не на кого было положиться, кроме Скиннера или такого же, как он. Лэнгли, Байерс и Фрохики защищали бы меня, пока живы, но живыми они оставались бы недолго. А другие не трогали меня лишь потому, что считали женщиной, принадлежащей Скиннеру, и боялись навлечь на себя его гнев.
Да, мир быстро перестал быть приятным местом.
Вариантов при таком раскладе оставалось немного: выбрать мужчину, который будет меня защищать, или остаться с тем, кого и так уже выбрали для меня.
В ту ночь я поняла, что Малдер оказался прав кое в чем еще: сказать, что я нравилась Скиннеру, - значит выразиться весьма мягко. Нравилась настолько, что он не воспользовался ситуацией даже в ту ночь, когда я позволила бы ему это с легкостью. Даже с радостью. Нет, он просто остался со мной, пока я не успокоилась достаточно, чтобы посмотреть в лицо остальным мужчинам, а потом провел меня по лестнице к своей комнате, точно зная, что тем самым подаст правильный сигнал всякому, у кого еще осталась мысль притронуться ко мне. Скиннер расчистил для меня вторую кровать, накинул на меня плед и сидел рядом на полу, пока я не заснула. Так и проходила каждая ночь в течение нескольких месяцев.
На следующее утро Скиннер велел мужчине из Теннеси покинуть колонию. Тот отказался, и тогда Скиннер убил его выстрелом в голову – просто-напросто казнил. В глазах у него в тот момент застыло точно такое же выражение, что я видела сейчас у Малдера. Так Скиннер стал неоспоримым лидером. Отныне никто не рисковал ему перечить.
Жизнь продолжалась. Тяжело признаваться, что я стала собственностью, но так оно и было.
Я снова начала молиться.
Я молилась своему католическому Богу и Богу-часовщику(8), в которого верил Малдер, да и вообще любому богу, готовому внять моим словам. Молилась, чтобы Малдер вернулся, чтобы моя семья уцелела, чтобы выжила я сама. Мне казалось, что эти молчаливые молитвы будут звучать убедительнее, если встать на колени, поэтому я стелила толстый плед на полу в импровизированном стоматологическом кабинете и днем молилась там, укрывшись от любопытных взоров. После того, как Скиннер несколько раз застал меня там, он принес мне Библию, статую Мадонны, свечи и розарий(9), чтобы я могла соорудить что-то вроде алтаря. На развороте Библии было чьей-то рукой набросано семейное древо – имена людей, которые умерли, тогда как я все еще жила. Эти имена тоже звучали в моих мольбах.
Мать гордилась бы мной, доведись ей узнать, сколько времени я провожу в беседах с Господом, сполна восполнив период безверия, пришедшийся на время моей болезни. Иногда до меня доносился какой-то шорох, и, обернувшись, я видела рядом с собой какого-нибудь сурового мужчину, чьи губы тоже двигались в безмолвной молитве. Что он говорил Богу? Просил прощения за свои грехи или молил о безопасности своих любимых? Умолял даровать ему спокойную смерть или сил, чтобы выжить? О чем вообще молились другие люди?
Они никогда не заговаривали со мной первыми: видимо, таков был приказ Скиннера. Но мне было приятно, что не я одна искала утешения в религии.
В те месяцы ко мне вернулась вера в Царствие небесное и в спасение, а Малдер, судя по всему, обратился к чему-то иному. Не думай, Малдер, будто я не понимаю, на что это похоже – желание отрешиться от всего мира. Очень хорошо понимаю. И Бог отвечает на молитвы, Малдер, но иногда отвечает отрицательно, и совсем неважно, как долго и как отчаянно ты его умоляешь. Вера – это способность принять любой Его ответ.
И в конце концов всегда приходит момент, когда ты встаешь с колен и начинаешь жить дальше.
Мужчины часто приходили ко мне в клинику в обществе Байерса, сопровождавшего их с ружьем в руках. Я даже сделала смертельные инъекции тем двум, кого случайно выжившие пчелы заразили вирусом. Иначе их все равно застрелил бы Скиннер, пока не вылупились Серые, так что мне удалось убедить себя, что это убийство из милосердия.
Нам было известно, что где-то неподалеку находилось здание медицинского колледжа, и я составила список необходимых вещей: даже нарисовала картинки, чтобы мне принесли нужные инструменты. Сама я пойти не могла, даже со Скиннером и охранниками. В группе мужчин легко бы опознали женщину, и это навлекло бы на всех опасность. Свободы у меня теперь было не больше, чем у заточенного в клетке пленника. Я отнюдь не драматизирую: в «Альфе» была одна женщина и двести мужчин, а уж сколько бродило в лесах неподалеку – одному Богу известно. Так я оказалась в ловушке.
И единственное, что мне оставалось делать, - ждать Малдера. Но Бог всякий раз отвечал мне «нет».
Однажды ночью я почувствовала какое-то пульсирующее давление у себя в голове, как при мигрени, но без боли. Это походило на мягкие прикосновения доктора, ощупывающего больному живот. Затем давление усилилось, и я поняла, что это Малдер: он все еще жив и слушает мои мысли откуда-то издалека. Это умение сохранилось у него даже после того, как улетели корабли. Я легла на раскладушку и мысленно поприветствовала его. Скиннер спал и негромко храпел в своей постели, повернувшись лицом к стене, и мои руки скользнули вниз по телу: я знала, что Малдер тоже сможет почувствовать эти ощущения. Вскоре меня накрыл сон, а поутру Малдера уже не было.
Пока я жила в «Альфе», то часто ощущала его присутствие: как правило, ночью, но иногда и днем. Он слушал меня, чтобы убедиться, что я цела. Я же никак не могла узнать, где он и почему не возвращается. Все, что мне было известно, - что он жив и бродит где-то в огромной пустыне за пределами этих стен.
Однажды Скиннер зашел ко мне в кабинет и пожаловался, что у него в голове «какие-то странные ощущения». Я осмотрела его, но не нашла никаких признаков неврологических заболеваний или других болезней. Он заверил меня, что у него нет никаких болей, так что я отправила его обратно строить загон для скота и велела вернуться, если они появятся. Мужчины частенько выдумывали себе какие-нибудь недомогания, чтобы найти предлог повидаться со мной, и у меня возникло подозрение, что Скиннер преследовал те же цели. На него это, конечно, совсем не походило, да и посмотреть на меня он и так мог без всяких помех, но ничего другого мне тогда в голову не пришло. К тому времени, когда наступило время ложиться спать, ощущения, на которые он жаловался, никуда не делись, и это меня не на шутку обеспокоило. Я проверила Скиннера снова и вновь удостоверилась, что он в прекрасной форме: складывалось впечатление, что регулярные физические нагрузки на свежем воздухе пошли ему только на пользу. И тем не менее Скиннер продолжал повторять, что ему не дает покоя какое-то безболезненное пульсирующее давление, как будто кто-то ощупывает его изнутри.
И вот тогда я наконец поняла. Это был Малдер. Малдер слушал его. Слушал долго и напряженно – гораздо дольше, чем требовалось, чтобы собрать информацию о нашей группе или о нас со Скиннером. Малдер хотел почувствовать то, что чувствовал Скиннер. И я знала, что именно.
Это означало, что он никогда не сможет вернуться за мной.
Что Бог снова ответил мне «нет».
А вера – это умение принять любой Его ответ.
Я не стала объяснять все это Скиннеру: едва ли он хотел, чтобы с нами в постели оказался третий, который, как известно, всегда лишний. И поэтому просто сбросила одежду и встала перед ним в молчаливом ожидании. Птички, пчелки и обезьянки, Малдер. Птички делают это, пчелки делают это, даже доктора наук делают это(10). Я просто закрыла глаза и разрешила рукам Скиннера ласкать меня.
Скиннер не стал задавать мне никаких вопросов той ночью. После я вернулась в свою кровать и заснула там в одиночестве.
- Это был Малдер, верно? – спросил Скиннер на следующее утро. Я кивнула, и он ушел. Привычное выражение его лица – строгое и непроницаемое – не изменилось ни на йоту.
В следующие недели между нами все оставалось, как прежде, и Малдер тоже перестал слушать меня. Я заполняла свой досуг тем, что зашивала раны, вытаскивала занозы и даже – предмет мой особой гордости – выполнила аппендэктомию с позеленевшим от ужаса Байерсом в качестве ассистента. Я знала, что он тоже весьма и весьма ко мне неравнодушен, как и Скиннер. Разница между ними была одна, но существенная - Скиннер мог меня защитить.
И я ненавидела себя за то, что превратилась в человека, которому в голову приходят подобные мысли.
В колонии меж тем разгорались новые распри. Большинство населявших ее мужчин были теми, кого в Прошлом мы с Малдером считали своими главными врагами. Тайные правительственные агенты, люди в черном и спецназовцы, многие из которых были привиты, военные и охотники – люди с хорошо отточенными навыками выживания, не попавшие под действие вируса. Скиннеру было далеко не так просто удерживать власть, и чем дальше, тем больше я становилась для него обузой. Если в один прекрасный день он окажется низвергнут с позиций лидера, я стану первой жертвой и, скорее всего, вопреки собственной воле перейду во владение следующего. А желающих хватало. Главенство в колонии «Альфа» обладало целым рядом приятных бонусов: отличным бункером, командой бывших военных, привыкших убивать, не раздумывая, хорошо организованными и защищенными торговыми путями и привилегией делить со мной постель.
Когда Скиннер в следующий раз пришел ко мне, мы занимались любовью с нежностью, но не обмолвились при этом и словом. Он только сказал, что Малдер снова слушает, и спросил моего разрешения. Я закрыла глаза в молчаливом согласии. Так и быть, Малдер, раз ты сам этого хочешь. Все повторилось спустя неделю, а потом случился перерыв на месяц. Я никогда не боялась Скиннера: он был хорошим и ласковым любовником, но я скучала по Малдеру. Скучала, зная, что он не придет и уже не слушает меня больше.
***
Я не обязан верить, что один и тот же Бог одарил нас чувствами, здравым смыслом и разумом - и при этом требует, чтобы мы отказались от их использования.
Галилей
***
Что-то не так. Мое тело, безвольное, как у тряпичной куклы, куда-то медленно летит, словно в состоянии невесомости. Неужели сила притяжения перестала действовать? Меня бы и это нисколько не удивило. В следующее мгновение я ударяюсь головой обо что-то твердое, и в глазах темнеет.
Что это? Дождь? Должно быть, поскольку я ощущаю влагу на лице. Раз капли все еще падают, значит, с гравитацией все в порядке. А потом до меня доносится голос Малдера. Наверное, я сплю, ведь он бросил меня. И никогда за мной не вернется.
Но нет, это в самом деле Малдер: держит мою голову на коленях и раз за разом хрипло повторяет мое имя, умоляя очнуться. Я с трудом приподнимаю отяжелевшие веки и вижу его глаза, полные тревоги и слез. Или это все-таки дождь? Через несколько минут у меня в голове проясняется, и я спрашиваю, что случилось.
- Машина перевернулась, - отвечает на мой вопрос мальчонка и с гордым видом добавляет: – А я был пристегнут.
Повезло тебе, Малыш. Я, мать твою, за тебя просто счастлива. Господи, такое ощущение, будто у меня в голове поселился рой шмелей.
Малдер только вытирает дрожащими руками мое лицо и повторяет снова и снова «Прости». Такое впечатление, что он в полной прострации и сходит с ума от беспокойства: у меня идет носом кровь, и это его, кажется, доконало. Мальчик меж тем продолжает рассказывать: на дороге словно из ниоткуда возникла огромная вымоина, машина рухнула в канаву, и я вылетела прямо через ветровое стекло. Малдер и Малыш, которые были пристегнуты, не пострадали, а я на несколько минут потеряла сознание. И у меня «нос кровил».
Ну и денек.
Надо было все-таки пристегнуться: силу притяжения, в конце концов, никто не отменял.
Я заверяю Малдера, что со мной все в порядке, но он словно не слышит и по-прежнему не отходит ни на шаг. Поэтому приходится рявкнуть на него что есть мочи, и от боли в голове застилает глаза, но зато это оказывает желаемый эффект, и Малдер перестает твердить одно и то же, как заведенный. Я остаюсь сидеть на дороге, чувствуя себя полной дурой, а он выправляет машину и, вырулив обратно, собирает рассыпавшиеся по дороге припасы.
Наверное, я спала до аварии, потому что сейчас никак не могу понять, где я: окружающий пейзаж совсем не похож на Канзас. Да и на Землю не особенно.
Вы посмотрите только, какие молодцы: мой лучший друг Малдер, неожиданно сменивший род деятельности и заделавшийся профессиональным киллером, и его незаконнорожденный сын, отпрыск какой-то шлюхи, уже почти загрузили багажник. Я не забыла упомянуть, что он теперь еще и медиум? Как и его мальчишка. И мы оба принадлежим этому человеку целиком и полностью.
Господи, как же голова раскалывается!
Малдер выбрасывает в канаву несколько разбитых бутылок и блоки вымокших в виски сигарет, а Малыш ухмыляется. Они обмениваются парочкой взглядов, и мальчик стремительно уворачивается, отчего внезапная пощечина в итоге не сбивает его с ног, а лишь оставляет на щеке красное пятно. Я тороплюсь вмешаться, до конца не веря, что Малдер только что ударил ребенка, и пытаюсь встать.
А Малдер тем временем предупреждает мальчонку: - Не смей думать о ней в таком тоне.
Либо пощечина не была такой уж сильной, как мне показалось, либо Малыш просто не умеет плакать: тихонько извинившись, он принимается помогать мне, явно испуганный гневом Малдера и полученной от него взбучкой. А я так и замерла в одной позе - стоя на коленях на шершавом асфальте.
Малдер явно пристыжен. Он с минуту упорно разглядывает свои ботинки, а потом и вовсе куда-то исчезает на целых полчаса. К тому моменту, как он снова предстает перед нами, мальчик успевает помочь мне обработать ссадины на локтях и смыть кровь с лица и попутно объясняет, что обычно покупают на виски и сигареты – шлюх. Согласно его версии, он просто мысленно отметил, что Малдеру теперь все равно нет нужды платить за секс, ведь у него есть я.
Не уверена, что сама бы сдержалась и не устроила бы тебе хорошую выволочку, Малыш, если бы знала, о чем ты подумал. До физической расправы бы не дошло, конечно, но это уже слишком даже для меня. Я понимаю, этот ребенок не помнит времен, когда женщин использовали для чего-то еще, помимо секса, он еще маленький и слышит то, чего не понимает в силу возраста, и…
И я опять разревусь, если не возьму себя в руки.
Мой мозг со всем этим просто не справляется.
Малдер появляется так же бесшумно, как исчез. Я не собираюсь с ним заговаривать, и лучше ему даже не пытаться подслушать мои мысли. Пусть, если хочет, изобьет меня до полусмерти, но я не собираюсь молча наблюдать, как он обращается с собственным сыном.
- Прости, Скалли, это не повторится. – Судя по выражению его лица, он говорит искренне.
Я так хочу ему верить, что действительно верю. Он просто был не в себе из-за того, что я пострадала в аварии, и сорвался. Мой Малдер никогда бы не ударил ребенка.
Поднявшись я обнаруживаю, что с трудом держусь на ногах: меня шатает из стороны в сторону, и Малдер подхватывает меня на руки, а я бурно протестую. К моему величайшему изумлению, он отпускает меня без единого возражения. Я все время невольно жду, что Малдер станет меня к чему-нибудь принуждать, но вместо этого между нами установился странный баланс, позволяющий мне вновь ощутить себя сильной. Чувство, от которого я отвыкла за эти годы. И за одно это уже испытываю к Малдеру благодарность.
Он привычно дотрагивается рукой до моей спины, ведя меня к машине, а затем, когда я усаживаюсь на пассажирское сиденье, туго затягивает ремень безопасности. Я бы поцеловала его, если бы так не боялась, и поэтому только сжимаю его руку. Малдер продолжает вести машину к неизвестной мне цели, а Малыш сидит сзади и с блаженным видом поедает горсть за горстью мятные конфетки. Малдер вручил ему целый пакет, видимо, в качестве ветви мира.
Прости и ты меня, Малдер. Прости, потому что где-то в глубине души я ощущаю ответственность за то, кем ты стал.
Современная наука, творимая критичными умами, бестрепетно пытающимися проникнуть в самую суть природы, имеет дело не только с неоспоримыми фактами, но и с серьезными рисками: риском впустую потерять время, обжечься на неудачах, ничего не добиться. Это все равно что пытаться взломать невероятной сложности сейф, на котором установлен изощренный секретный замок, придуманный самим Господом Богом.
Ричард Престон
***
В конце концов мне пришлось задать себе вопрос: должен ли Скиннер стать для меня чем-то большим, чем просто временным суррогатом Малдера? Во многом он напоминал мне Джека и Дэниэла: старше меня, сильный, властный. Нас многое связывало в Прошлом, и это тоже привлекало. Но я больше не была ребенком, и мне уже не требовалась очередная реинкарнация отца. Все, чего я жаждала, – это безопасности. И чтобы Малдер вернулся за мной. Но этого никогда не случится.
Бог ответил мне «нет», и с этим придется жить.
А Скиннер был неплохим человеком.
Однажды после секса я не ушла к себе, а осталась с ним в постели. Скиннер занимался со мной любовью так, словно ступал на неизведанную территорию, куда не рисковал соваться ни один смельчак. Он ни разу не прикоснулся ко мне за стенами спальни и никогда не показывал, что мы были возлюбленными, потому что мы ими и не являлись. Моим возлюбленным был Малдер, а Скиннер – всего лишь любовником.
Правда, не поручилась бы, что он согласился бы с такой трактовкой.
Видимо, мы проспали, потому что проснулась я от стука. Это был Байерс: распахнув дверь, он увидел меня обнаженной, растянувшейся на широкой груди обнимавшего меня Скиннера. Я приоткрыла сонные глаза и встретилась с обвиняющим взглядом Стрелка.
Взглядом, которым он назвал меня шлюхой – не вслух, но четко и ясно – так же, как я назвала про себя мать Малыша. Одно дело – спасать свою жизнь, но предавать – совсем другое.
Байерс ничего мне не сказал, но это была первая и последняя ночь, когда я осталась спать со Скиннером.
Но мне и не требуется ответ. Меня не пугает то, что я чего-то не знаю, что я мог потеряться в нашей загадочной вселенной и существую в ней без всякой очевидной цели, ведь, насколько я могу судить, именно так и все и обстоит на самом деле. Но это не пугает меня.
Ричард Фейнман
***
Не успевает Малдер остановить машину, как Малыш перелезает по мне, словно по шведской стенке, и вприпрыжку мчится к выкрашенному синей краской дому. Молодой человек в очках открывает перед ним дверь, и мальчик с разбегу влетает внутрь. Мужчина – нет, подросток – улыбается мне и машет рукой, а Малдер заносит в дом наши вещи и двух подстреленных гусей. Когда я оказываюсь у входной двери, юноша стремительно сжимает меня в объятиях, приподняв над землей. Кто бы это ни был, он либо чрезвычайно радушен, либо питает заслуженное уважение к свирепому норову Малдера.
Но эти очки…
Гибсон.
Это Гибсон Прайс.
Ну конечно, он ведь мог слышать мысли так же, как Малдер. Точнее, может и сейчас. Если он до вторжения уже был заражен вирусом, то для Серых оказался бесполезен, а значит – вполне мог уцелеть. В Прошлом ему было лет десять-одиннадцать, следовательно, сейчас уже исполнилось пятнадцать или шестнадцать.
Гибсон! Не успев ни о чем подумать, я чмокаю его прямо в губы.
В комнате появляется молодая девчонка – разумеется, с огромным пузом. Малдер протягивает ей тушки гусей, и она выходит наружу, чтобы ощипать их, а я провожаю ее встревоженным взглядом. Девушка только-только вступила в период зрелости, и бедра у нее по-детски узкие. Ей явно не больше тринадцати, несмотря на высокий рост. Рожать ей будет непросто. Может, поэтому Малдер и взял меня с собой?
Господи, надеюсь, это хотя бы не его ребенок. Она же сама еще дитя.
***
И чем более я размышляю, тем более две вещи наполняют душу мою всё новым удивлением и нарастающим благоговением: звездное небо надо мной и нравственный закон во мне.
Иммануил Кант
***
Между прочим, покинуть колонию «Альфа» мне пришлось как раз таки из-за беременной женщины. Лидер другого поселения сделал нам предложение, от которого нельзя было отказаться, - обменять меня на их ветеринара, и пообещал вдобавок перестать нападать на наш бункер, а в дальнейшем объявить перемирие и даже рассмотреть возможность объединения. По словам ветеринара, жена лидера была беременна двойней, и им требовался настоящий врач.
Тогда я увидела в глазах Скиннера сомнение. Глава того поселения сказал, что у них жили женщины и другие гражданские, а это означало меньше внутренних распрей и большую стабильность. Среди женщин имелись даже бывшие проститутки, и это обещало мне защиту от домогательств. А Скиннеру становилось непросто удерживать порядок в колонии и одновременно бороться за бункер и за меня. Эта война на два фронта утомляла его чем дальше, тем больше. От чего-то придется отказаться, а я приносила больше проблем, чем пользы.
Скиннеру уже не приходило в голову поинтересоваться, чего хочу я сама. Мой бывший начальник, который всегда так уважительно, без намека на шовинизм относился ко мне и моей службе в ФБР, ничуть не интересовался моим мнением. Я возражала, я кричала, я спорила. Даже пыталась соблазнить его, когда он велел мне собираться.
- Малдер слушал только в первый раз.
Вот и все, что он сказал. Скиннер просто хотел расслабиться и потому лгал мне. Через десять минут я собралась и готова была уходить. За меня вступился Байерс, и Скиннер убил его одним выстрелом.
Больше никто не стал ему перечить.
***
Самое прекрасное, что мы можем испытать – это ощущение тайны. Она источник всякого подлинного искусства и науки. Тот, кто никогда не знал этого чувства, кто не умеет остановиться и задуматься, охваченный робким восторгом, тот подобен мертвецу, и глаза его закрыты.
Альберт Эйнштейн
***
Девчонка жарит гуся на вертеле во дворе. Она похожа на индианку из тех времен, когда здесь еще слыхом не слыхивали о европейцах. В ее лице действительно есть индейские черты: наверное, она даже не полукровка. Черные волосы до талии, высокие скулы, длинные красивые ноги, выглядывающие из-под короткой юбки. Скорее всего, в момент вторжения она была совсем маленькой и жила в резервации, и пришельцы с пчелами ее просмотрели.
Сзади по ступенькам ко мне спускается Малдер и садится рядом, свесив ноги. Он снимает с меня шляпу, которую я обычно надеваю, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, и распускает мои волосы. Они стали длиннее и доходят до плеч: проще их отрастить, чем пытаться ровно обрезать. Я чувствую, как он нежно перебирает пряди, распутывая их пальцами, а потом зарывается лицом мне в волосы и глубоко вдыхает.
И вспоминаю ощущение его прикосновений. Вспоминаю моего Малдера.
Он меж тем неторопливо заплетает мне волосы: наверное, научился этому много лет назад, причесывая Саманту, и затягивает снизу резинкой. Когда Малдер встает, я протягиваю руку за своей шляпой, но он лишь качает головой.
- Не надевай ее, - говорит он. – Здесь никто тебя не тронет.
Потому что теперь я его собственность. Я принадлежу Малдеру.
После ужина мы ложимся вместе, а Гибсон с девушкой наверху занимаются сексом. «Где же эти организации по защите детей, когда они так нужны?» - думаю я, прислушиваясь к звукам совершаемого преступления. Слава богу, там с ней не Малдер.
Мальчик, приютившийся рядом со мной, никак не успокоится: постоянно вертится и переворачивается с боку на бок. А потом шепчет: - Гибсон не делает ей больно. Засыпай.
Я чувствую, как Малдер двигается позади меня, и мальчик тихо уходит. А минутой позже диван в гостиной со скрипом прогибается под его весом. Малдер проводит пальцами по моему плечу, по запястью, по животу, а потом кладет руку мне на грудь.
- Ты этого хочешь, Скалли? – Он и без того знает, что да, но ему нужно услышать, как я произношу эти слова. – Не надо бояться. Я не причиню тебе боли.
Мне хочется в это верить.
Малдер встает и раздевается. Шрамов на его теле существенно прибавилось с тех пор, как я последний раз видела его обнаженным. А затем просто ложится на кровать и ждет – так же, как я ждала Скиннера. «Если ты хочешь меня, то иди сюда, я здесь».
Я медлю. Когда мне было одиноко и страшно, не стоило труда вообразить, будто между нами и впрямь существует нерушимая связь - вечная любовь, как в сказках. Нетрудно было даже позволить своему читающему мысли спасителю соблазнить меня той ночью в бункере. Малдер, мой лучший друг и напарник, так и не ставший для меня тем возлюбленным, каким я представляла его в Прошлом. Но все же этот мужчина был почти, хоть и не совсем моим Малдером.
В темноте он берет меня за руку, и я вспоминаю, как он делал это раньше. Как поддерживал меня, спасал, любил, не задавая вопросов. Я покорно двигаюсь ближе, и Малдер притягивает меня к себе.
Он никогда и ни в чем не был пассивным, и конец света это не изменил. Его рука замирает у меня на бедре, мягким нажатием побуждая меня без промедления опуститься еще ниже. Его плоть проникает внутрь, давит все сильнее и сильнее. Я еще не совсем готова и стискиваю зубы, чувствуя болезненное трение. Мое тело с трудом впускает его в себя – с таким же ощущением, как когда слишком широко раскрываешь рот при зевке. Я втягиваю носом воздух, прислушиваясь к его прерывистому дыханию. Ну что, Малдер, теперь ты видишь, как сильно я тебя хочу? Ладонь перемещается чуть ниже, скользя по моей татуировке, а затем – ложится на талию, направляя меня, и я послушно двигаюсь в том ритме, который он задает. Оргазм захлестывает меня почти в ту же минуту, и я обессилено опускаюсь на его потную, покрытую шрамами грудь, пока Малдер продолжает подталкивать меня, все быстрее и быстрее, а потом его тело вдруг напрягается, дрожа, как натянутая струна. И лишь спустя время, уже засыпая, я чувствую его у себя в голове, читающего мои мысли.
***
Я нахожу невероятным, чтобы из хаоса образовался такой порядок. Должен быть определенный организующий принцип. Для меня Бог – это тайна, и в то же время Он объясняет чудо существования, почему что-то существует вместо ничего.
Алан Сэндидж
Часть вторая
Покинув колонию «Альфа», я не единожды задавалась вопросом, солгал ли мне Скиннер или сказал правду. Пусть я всего лишь женщина, с которой нет нужды церемониться, но все равно в голове не укладывалось, чтобы он вот так воспользовался моим доверием, ведь он, вне всякого сомнения, любил меня. Не пытался ли Скиннер таким образом защитить меня? Но я и сама знала, что Малдер «разрешил» ему пользоваться моим телом. Можно подумать, что принимать такое решение было прерогативой Малдера.
Так или иначе, мне пришлось подчиниться и уйти.
Я сидела на пассажирском сиденье армейского грузовика, везущего меня к моему новому дому, и рассматривала пейзаж за окном. За все это время я ни разу не была за пределами нашего поселения: слишком велик риск. Мужчины обеспечивали меня всем необходимым, хотя все они почему-то пребывали в уверенности, что мне нужны кружева и духи, а не удобное нижнее белье и ботинки. Ничего не скажешь, приятно осознавать, что двести мужчин интересовали мои предпочтения в выборе средств интимной гигиены. А еще они все словно сговорились сделать так, чтобы в моем гардеробе не было ни одного скромного бюстгальтера. Подозреваю, что и Скиннер принял в этом заговоре самое активное участие.
Вот сволочь.
Я слабо представляла, куда мы едем. Мне почему-то казалось, что вторая колония должна находиться гораздо ближе. Стадо оленей паслось прямо около дороги: сейчас не осталось охотников, которые раньше регулярно прореживали их ряды, и зверей за это время развелось немало. Охранники, ехавшие вместе с нами в кузове, принялись палить по животным, пока лидер колонии не велел им прекратить. Повсюду стояли дома – уцелевшие, но пустые внутри. Прямо как я.
Водитель – сам глава поселения по имени Грейнджер – увидел, что я улыбнулась, когда мы остановились перед знаком «стоп», предварительно включив поворотник, как будто прежние правила дорожного движения все еще имели значение.
- Никто тебя и пальцем не тронет, нам нужен врач – и только, - заверил он меня.
Помню, я подумала: «Мистер, мне плевать, даже если меня заставят рыть канавы. Лишь бы вы не оказались вторым Уолтером Скиннером».
Он сдержал слово. Бояться и впрямь было нечего, никто и не думал меня обижать. Спустя две недели супруга Грейнджера родила здоровых девочек-двойняшек, а я превратилась в местную героиню. И жизнь моя продолжила идти тем же чередом, что и раньше: головные боли, нарывы, порезы, а подчас – огнестрельные ранения. И нескончаемая череда отравлений: консервы уже начинали портиться. Роды и смертельные инъекции тем, кому суждено было умирать в мучениях. Все то же самое, за одним исключением: однажды ночью Малдер снова стал слушать меня.
И тогда я перестала молиться.
***
В божественном промысле нет ничего легкомысленного. Вселенная создавалась не шутки ради, но в обстановке торжественной, таинственной серьезности. Она сотворена загадочной силой, невероятно значимой и могущественной. Изменить это не в нашей власти. Все, что нам остается, - проигнорировать сей факт или признать его.
Энни Диллард
***
Я слышу, как Малдер хрипло смеется в темноте.
- Эх… Где мои пятнадцать лет?
А потом сверху доносится веселый смех девочки, и я понимаю, о чем он. Прошло так много времени с тех пор, как я в последний раз слышала смех Малдера, что мне не удается сдержаться и не поцеловать его. Я ведь уже начинала думать, что он и вовсе разучился смеяться. Малдер охотно отвечает на мой поцелуй, и мне приходит в голову, что в сорок пять люди все-таки знают больше, чем в пятнадцать. Именно об этом мужчине я грезила столько лет, а не о том, который застрелил ребенка и ударил своего сына. И даже не о том, кто спас меня от пришельцев. Уютно устроившись на его обнаженной груди, я жду наступления утра.
На рассвете мы пересаживаемся в другой автомобиль и продолжаем наш молчаливый путь на запад. Здесь, в горах, намного холоднее, и Малдер достает два зимних пальто. Одно протягивает мне, другое накидывает на мальчика. Стало быть, он давно запланировал эту поездку. Но я все равно мерзну: ледяной воздух проникает сквозь открытый люк на крыше нашего «хамви»(11). Гибсон с девчонкой примостились на заднем сиденье, прикорнув друг у друга на плече. А от того Малдера, что вчера смеялся вместе со мной, нынче не осталось и следа: вместо него за рулем сидит молчаливый мужчина с мрачным выражением лица и целеустремленным взглядом.
После обеда его сменяет Гибсон, а Малдер вместе со мной и Малышом дремлет на заднем сиденье. Вчера ночью ни один из нас троих толком не выспался. Гибсон, судя по звукам, долетавшим сверху чуть ли не до утра, тоже. Из-за этой истории с девчонкой я не могу справиться с возникшей к нему антипатией. Наверное, он «слышит» меня, потому что начинает обороняться:
- Если бы она не была со мной, то давно стала бы шлюхой в какой-нибудь колонии, Скалли. Что, по-твоему, лучше?
«Лучше бы мы жили в мире, где заниматься сексом с тринадцатилетними незаконно, Гибсон», - думаю я. Но не произношу этого вслух. Если Прайс и слышит мои мысли, то предпочитает оставить их без комментариев.
Он едет прямо посреди дороги, не обращая никакого внимания на разметку, как человек, учившийся водить в мире без машин. Малдер управлял автомобилем так же, как будто специально стер все воспоминания о Прошлом. Девчонке удается отвоевать пассажирское сиденье: можно сказать, в буквальном смысле, ведь в ее худеньких руках зажато ружье. А Малыш заворожено глядит в окно, за которым все выше и выше вздымаются горные хребты.
А мне по-прежнему не дают покоя одни и те же вопросы. Где ты был до сих пор, Малдер? Почему не приходил за мной? Не вступил в колонию, притворившись моим мужем или взяв чужое имя? В какую из ночей ты зачал этого ребенка? Не тогда ли, когда слушал нас со Скиннером? Судя по возрасту мальчика, очень даже может быть, но неужели ты мог так со мной поступить? Как так вышло, что ты огрубел и изменился настолько, что я с трудом тебя узнаю? Кто ты? Убийца? Мученик? Жертва? Куда ты меня везешь? Почему не хочешь перемолвиться со мной даже словом? Помнишь ли все эти проведенные вместе ночи – долгие разговоры в арендованных машинах обо всем и ни о чем, бесконечные поездки в поисках истины, кофе в пластиковых стаканчиках на заправках и китайскую еду, офис в подвале и наш старый проектор? Помнишь ли ты еще, кем мы когда-то были, Малдер?
В ответ – все то же молчание, хотя я чувствую, что он настроен на мои мысли даже сейчас, когда спит. Машина тем временем перебирается через горы. Гибсон замедляет ход на слепом повороте, и Малдер мгновенно просыпается, схватившись за ружье, из которого вчера стрелял гусей. Девушка подскакивает и кладет оружие на плечо, а Малыш жестом велит мне пригнуться. Мы съеживаемся на заднем сиденье, «хамви» медленно ползет вперед, а девчонка, приподнявшись, осторожно накидывает на капот маскировочную ткань. Раздается несколько выстрелов, и в ответ Малдер дважды нажимает на курок. Звук пуль, пробивающих плоть, вызывает у меня тошноту. Шины издают омерзительный скрежет, когда мы торопливо заворачиваем. Ну вот, кажется и все. Малыш снова садится и тянет меня за рукав, а Малдер приставляет ружье к дверце и опять засыпает. Во сне он еще больше напоминает моего Малдера.
Гибсон, в отличие от последнего, не так внимателен к желанию других сходить в туалет, поэтому к тому моменту, как я решаюсь попросить его остановиться, Малыш и девчонка уже не находят себе места. Не сказав в ответ ни слова, Гибсон жмет на тормоз. Честное слово, чего бы только не дала за возможность затеять очередную дружескую перепалку с Малдером, как раньше. Даже согласилась бы на вполне себе горячий спор: мне уже здорово не по себе от того, что практически все вокруг меня слушают мысли друг друга и ничего не говорят.
Я тяну время как можно дольше и отвожу Малыша в женский туалет в уцелевшем туристическом центре. Он прекрасно функционирует: женщины больше им не пользуются, благо их почти не осталось, да и тяжеловато было бы сломать конструкцию, которая недалеко ушла от простой ямы в земле. На стойках до сих пор лежат брошюры, и я на ходу беру несколько, надеясь чем-нибудь занять мальчишку. Потом мы решаем немного пройтись, чтобы поразмять ноги, и я показываю Малышу, как лепить снежки и как в них играть. К моменту нашего возвращения девочка уже нетерпеливо ходит взад-вперед, а на бесстрастном лице Малдера наконец появляется хоть какое-то выражение – крайнего раздражения.
Малдер и Гибсон, судя по всему, спорят без слов, указывая попеременно то на девчонку, то на машину. Малыш немедля решает «перевести» для меня эту дискуссию:
- У нее скоро родится ребенок, раньше срока. Малдер хочет оставить ее здесь, а Гибсон – подождать и взять и ее, и ребенка с нами. Он говорит, что ты ей поможешь и что он ее здесь не бросит. А Малдер говорит, что она все равно умрет, и лучше ее сразу застрелить. Что не так уж мало шлюх осталось в мире, чтобы Гибсону некого было трахать, кроме как малолетку…
Малдер и Гибсон замирают, когда Малыш произносит эти слова вслух, и спор мгновенно прекращается. Малдер распаковывает несколько спальников и раскатывает их на полу на первом этаже туристического центра. А затем принимается собирать дрова: значит, мы остаемся.
Через несколько часов я замечаю, что девчонка не прекращая нарезает круги по покрытому оранжевой плиткой полу. Ей явно становится хуже. Гибсон ходит за ней, изнывая от волнения, а Малдер, привалившись спиной к стене и положив рядом ружье, смотрит прямо перед собой. Малыш сидит у него под боком, молча, словно пребывая в каком-то странном забытьи, как ребенок, переживающий свою первую бомбежку во время войны.
Следующий день не приносит никаких изменений, кроме того, что девочка теперь лежит на полу, поскольку ходить уже не может. У меня с собой есть сумка, в которой найдется скальпель и основные медицинские принадлежности, но там нет подходящих инструментов, чтобы сделать кесарево, которое ей и требуется. Если бы поблизости была больница, я бы отвезла ее туда, но мы сейчас находимся прямо посреди Скалистых гор. Малдер прав: она умрет. У меня с собой есть старый добрый демерол, но, боюсь, его не хватит, чтобы избавить ее от страданий. Может, удастся унять боль на несколько часов, но в конце концов…
Не успев додумать эту мысль до конца, я вижу, что Гибсон целует девушку в лоб, а Малдер поднимает ружье. Я открываю рот, чтобы выкрикнуть «нет», но она уже мертва – лежит в луже собственной крови. Ребенка еще можно вынуть, но Гибсон качает головой. Нам все равно не спасти в таких условиях недоношенного младенца.
Нет, этого не может быть. Я скоро проснусь.
Малдер сворачивает спальник, на котором сидел, и счищает с «хамви» снег. И снова все повторяется: я залезаю на пассажирское сиденье, оставив тело девочки падальщикам. К ночи мы оставляем горы позади, и приходится признать – этот кошмар мне не привиделся. Все происходит наяву.
На закате машина останавливается: Малдер выбирает для ночлега викторианский дом с хорошей стратегической позицией – на вершине холма. Перед ним разгуливают олени, поэтому пока Гибсон и Малдер натягивают на «хамви» брезент, наш ужин уже готовится. Не могу понять, почему Малдер так зол. Потому что мы задержались из-за девчонки? Потому что пришлось остановиться в неизвестном доме? Потому что все замерзли и устали? Или просто потому, что сейчас полнолуние? Какой бы ни была причина, исходящие от него волны раздражения почти физически ощутимы и пугают не на шутку. После еды Гибсон, все еще заплаканный, неохотно уводит мальчика с собой, оставляя меня на милость Малдера, который сейчас больше всего смахивает на мечущуюся по клетке пантеру.
- Я не чудовище, Скалли.
Ну, подумать только – он заговорил! Ангелы, должно быть, возрадовались на небесах!
- Я выживал – так же, как ты. Я же не спрашиваю, на что тебе пришлось пойти ради этого.
Я не стреляла в детей, Малдер.
- Я сделал то, что надо было сделать. Тебе доставило бы большее удовольствие наблюдать, как она мучается еще несколько часов кряду? Или убить ее собственными руками?
- Прекрати! – кричу я. – Не смей подслушивать мои мысли!
- Я не виню тебя за то, что ты меня боишься или даже ненавидишь, но никогда - слышишь? - никогда не смей сомневаться в моих чувствах к тебе. Ты единственная, кто имеет для меня значение.
А Гибсон? А твой сын? Он тоже не имеет значения?
- Я подумал, что ты захочешь его взять… Крайчек ненавидит этого ребенка, и Марита давно мечтает от него отделаться. Он хороший мальчик, Скалли, но ты не обязана его любить. Я был к этому готов.
- И что ты сделаешь, если я не захочу его взять? Тоже убьешь? – Лучше уж я буду говорить вслух то, что думаю.
- Нет, отвезу обратно к матери и убью Крайчека, - говорит он, как будто это самая естественная вещь в мире.
- Мне нужны ответы, Малдер. Где ты был, что ты делал? Почему ты не пришел за мной раньше? В кого ты превратился? Я только что видела, как мой лучший друг, не моргнув глазом, застрелил девочку-подростка! Это не тот человек, которого я помню.
- А я в самом деле не тот человек, Скалли. И уже очень давно.
В полном молчании он ведет меня к нашему лежбищу – постеленным на полу состегнутым спальникам. Я молча позволяю ему быстро раздеть себя и жду, пока он снимет рубашку и ботинки. Малдер опускается на колени и тянет меня за собой.
- Ты же помнишь, что это лучший способ согреться, - говорит он без всякого намека на юмор и коленом раздвигает мне ноги, а его руки одновременно сжимают мою обнаженную грудь, покрывшуюся от холода гусиной кожей.
Я слышу в этих словах эхо прежнего Малдера, который, свернувшись рядом со мной там, в лесу, зажимал больное плечо и слушал, как я фальшиво напеваю песню «Three Dog Night». Может, и впрямь от того мужчины не осталось ничего, кроме призрачного сходства с тем, кого я вижу сейчас? Длинные огрубевшие пальцы, которые когда-то давно были такими изящными, приподнимают мои колени, оставляя меня полностью беззащитной. Он не снисходит до просьб, просто дает понять, что сегодня это случится. Я чувствую, как настойчиво упирается мне между ног его затвердевший член. Малдер опрокидывает меня на спину и, подняв вверх мои руки, прижимает запястьями к полу. Я чувствую как кожа на исцарапанных локтях, где только-только образовались корочки, болезненно натягивается.
Ничего не могу с собой поделать: мне страшно, и на глазах появляются слезы. Все, что он делает, кажется настолько отстраненным и неличным: так мужчины трогают проституток, так я прикасаюсь к пациентам. «Ложитесь на кресло и раздвиньте ноги, мэм».
Не делай этого, Малдер. Пожалуйста. Я люблю тебя. И готова отдаться тебе добровольно, но только не так. Не обращайся со мной, как с собственностью. Прошу тебя.
Я не заплачу. Не заплачу.
Малдер останавливается и встает, а я, раздетая, остаюсь дрожать на пыльном полу. От холодной поверхности меня отделяет лишь тонкий спальник. Я могу накинуть на себя второй, но не решаюсь. И вдруг замечаю вспышку света: Малдер возвращается в комнату со светильником в руках, ставит его в угол и снова наваливается сверху. Тусклое пламя бросает отсветы на его лицо, выделяя полные нежности глаза и губы и затемняя впалые щеки. Мой Малдер по-прежнему красив, даже если сам думает иначе.
Мир, похоже, сошел с ума, и Малдер тоже. Этот мужчина вот-вот меня изнасилует. Я пытаюсь убедить себя, что Малдер никогда так не поступит, но в этот раз мне стоит большого труда в это поверить.
Он снова приподнимает мои руки, и я дрожу еще сильнее, а затем склоняется ко мне, словно собираясь поцеловать, но вместо этого просто касается губами чувствительной кожи на сгибе локтя и скользит ниже. Он покрывает поцелуями каждый дюйм моего тела, а прикосновения его губ легкие, словно перышко.
- У тебя такая шелковистая кожа, Скалли. Самое восхитительное, что только можно себе представить… Такая красивая, такая белоснежная. – Целуя мою шею и плечи, Малдер удерживает меня одной рукой, кажущейся совсем темной по сравнению с моей, а другой нежно поглаживает меня между ног. Я слышу, как он шепчет, зарывшись мне в волосы:
- Я люблю тебя, Скалли. Это правда. Тебя одну. Никогда не сомневайся в этом.
И этих слов, произнесенных на полу брошенного дома, в тусклом свете керосиновой лампы, хватает, чтобы все изменить. Я ощущаю тепло его тела, оно согревает меня, и дрожь прекращается. А затем слышу звук расстегиваемой молнии, и чувствую, как Малдер пытается прочитать мои мысли.
- Скажи «да», Скалли, - шепчет он, слегка касаясь губами мочки уха. – Скажи, что хочешь этого.
Согласие едва-едва успевает сорваться с моих уст, как он тут же входит в меня, а я негромко вскрикиваю от неожиданности, не успевая приспособиться к его резким движениям. Может, это странно, но почему-то сейчас мне кажется, что это мой Малдер занимается любовью со мной. Я глубоко вздыхаю и заставляю свои мышцы расслабиться, раз за разом, словно мантру, повторяя про себя его последние слова.
После Малдер неподвижно лежит рядом, пока мое дыхание постепенно возвращается в норму. На секунду его рука накрывает мое лицо. Я испуганно замираю, и лишь затем догадываюсь, что он проверяет, не плачу ли я. Нет, не плачу. Завтра мне будет больно, но он спросил меня, и я сама ответила «да». Конечно, соглашаясь, я не думала, что он будет так груб. Мне не надо уметь читать мысли, чтобы догадаться, что сейчас он без слов просит прощения.
Почему ты поступил так? Что случилось? Секунду назад ты целовал меня, как нежный возлюбленный, а в следующее мгновенье просто использовал мое тело в попытке забыть, что не далее как сегодня застрелил девочку, лишь бы мне не пришлось смотреть, как она страдает.
Да, я прекрасно понимаю, почему ты так поступил.
Малдер, если это помогло тебе забыть, хотя бы на секунду, значит, оно того стоило.
И тебе не надо извиняться.
Я оборачиваю вокруг себя его руки и спокойно засыпаю. Только в его объятиях я чувствую себя в безопасности.
А пробуждаюсь от своего застарелого кошмара: я убегаю через лес от пришельцев, чувствуя вибрацию чипа у себя в шее, и лихорадочно ищу Малдера. Мне нужно обнаружить его первой, раньше них. Я не могу допустить, чтобы его поймали. Малдер трясет меня, чтобы я проснулась, но сон и реальность смешиваются, и я только твержу ему, чтобы он поскорее уносил отсюда ноги. Беги, пока они не добрались до тебя, Малдер!
- Они уже давным-давно добрались до меня, Скалли. Слишком поздно куда-то бежать.
Не знаю, почему, но от этих слов я начинаю плакать, и из моего горла вырываются громкие рыдания, которые грозят перебудить всех в доме. Малдер обнимает меня – так же, как в ту ночь в бункере, словно пытаясь укрыть от призрака смерти. В конце концов я успокаиваюсь, но Малдер не отпускает меня и целует в шею, перебирая пальцами спутавшиеся волосы, затем прижимает ближе к себе, и его губы обхватывают и начинают легонько посасывать мой сосок, на что мое тело моментально отзывается вопреки моему желанию. Сейчас он не вслушивается в то, что я думаю, поэтому мне приходится сказать вслух:
- Малдер, нет. Ты слишком поторопился этой ночью. Пожалуйста. Я не могу опять… Мне больно. Хочешь, я…?
Он яростно трясет головой и опускается ниже, прокладывая дорожку из поцелуев к моему пупку, а потом - ниже. От этих ласк у меня на миг перехватывает дыхание. Малдер осторожно переворачивает меня на спину, его пальцы скользят по внутренней стороне моих бедер, снова и снова, снова и снова… Язык нежно касается моей натертой плоти, прижимается, лижет, очерчивает круги и заставляет меня издать еще несколько невольных криков. Это не вынужденная импровизация, скорее… Извинение. Подарок. Сейчас, доставляя удовольствие мне, Малдер одновременно может почувствовать свой вкус внутри меня, и судя по той нежности, что сквозит в его действиях, он воспринимает это как искупление за свой ранний поступок.
Но внезапно Малдер останавливается, вскакивает на ноги и опрометью вылетает из комнаты.
Это странно, если не сказать больше.
Вернись, Малдер. С тебя причитается оргазм. Или даже два.
Слышатся торопливый топот ног, и в мой спальный мешок забирается Малыш. Я пытаюсь прикрыться, но мальчик так испуган, что, кажется, вовсе не замечает моей наготы. А в соседней комнате что-то ударяется об стену: по звуку это «что-то» очень похоже на человека. Затем я слышу, как кулаки врезаются в тело: не знаю, кто кого бьет, но если они не прекратят, одному из них конец.
- Что происходит? – спрашиваю я перепуганного мальчишку.
- Гибсон подслушивал Малдера, - доносится детский голосок откуда-то со дна спальника.
О господи. Гибсон, видимо, даже не догадывается, какую ошибку совершил: Малдер же изобьет его до смерти. Я поспешно накидываю его рубашку и бегу на шум драки. Малдер задул светильник, поэтому мне приходится передвигаться на ощупь. Я окликаю Малдера, и звуки затихают. Откуда-то слева доносится чье-то тяжелое дыхание, и, протянув руку, я касаюсь мягкой, покрытой потом кожи Малдера.
- Отпусти его, Малдер. Это не Скиннер. Ему всего пятнадцать, и сейчас его заведет даже вид совокупляющихся кошек. Ты же помнишь, каково это – быть пятнадцатилетним, Малдер?
Видимо, да, потому что я слышу, что он встает и отходит в сторону. Гибсон по-прежнему лежит и хрипит, пытаясь вздохнуть, но я не спешу ему помогать.
Просто не хочу.
Малдер не единственный, кто зачерствел за эти годы.
Малыш спрятался где-то около нашей так называемой «кровати», и я ложусь на пол, раздумывая о том, что ждет нас дальше. Не попытается ли Малдер выплеснуть часть своего гнева на меня? Мне не вынести еще одного раунда секса под девизом «любовь-ненависть», и неважно, любит он меня на самом деле или нет. Я просто не смогу подняться завтра утром.
Что-то горячее капает мне на лицо, и я понимаю, что это слезы Малдера, притягиваю его к себе и внезапно чувствую, как все его тело безудержно содрогается в моих объятиях. Он зарывается лицом мне в шею и плачет, рыдая несколько часов кряду, но так и не говорит, почему.
О чем ты скорбишь, Малдер? О том, что слушал, как Скиннер занимался сексом со мной? О том, что сделал меня шлюхой? О том, что убил бы Гибсона за то, что тот повел себя, как ребенок? О том, что стал таким черствым? О том, что вспомнил себя пятнадцатилетнего и понимаешь, как далек ты теперь от того человека? О том, что потерял свою душу? Или обо всем сразу?
К утру Гибсона и след простыл: видимо, ему расхотелось продолжать путь с нами. На деревянном полу той комнаты, где они вчера сцепились, видны следы засохшей крови, но Малдер одевается слишком быстро, чтобы я успела понять, не ему ли принадлежала эта кровь. Меня спозаранку разбудил Малыш: растолкал еще до восхода и заявил, что боится темноты. Не ты один, мальчик, да и темноты тут хватит на всех. С избытком. На завтрак мы едим оленину и снова отправляемся в путь. Малдер, несомненно, замечает, как я морщусь от боли, когда сажусь в машину, но ничего не говорит. Даже не знаю, чувствует ли он себя виноватым.
Он увидел стопу божию на подножке ткацкого станка, и он стремился поведать об этом; и потому товарищи провозгласили его помешанным. Ибо человеческое безумие есть небесный разум.
Герман Мелвилл
***
Иногда я чувствовала, что Малдер слушает меня, видимо, проверяя, все ли со мной в порядке. Похоже, он не сразу сумел вычислить мое местонахождение после перехода в новую колонию, но потом стал появляться все чаще и чаще. Когда тот мужчина напал на меня, пытаясь изнасиловать, то, без сомнений, не кто иной, как Малдер отрезал ему руки и оставил тело в лесу, где его и нашли несколько месяцев спустя. Другие, кажется, пришли к тому же самому выводу, потому что тогда я впервые услышала все эти слухи о своем напарнике.
Бывший агент ФБР, обладающий даром читать мысли. Который боролся вместе с повстанцами во время первого нашествия и использовал свой дар, чтобы обвести пришельцев вокруг пальца (или наоборот - зависит от рассказчика). После этого он якобы побывал в каждой точке земли, даже пересекал океаны, а теперь искал какую-то женщину. Другие говорили, что он всего-навсего выслеживал жертву, за которую назначали самую высокую цену, или просто мстил кому-то. Если между колониями начиналась война, там непременно оказывался Малдер и приносил с собой смерть. Если требовалось перевезти что-то через всю страну, через «дурные земли», для этого лучше всего подходил Малдер. А еще легенды гласили, что он был самым жестоким человеком из всех живущих.
Я не знала, во что верить, и поэтому просто ждала. И, не имея возможности уйти, часто думала о том, вернется ли за мной Малдер. Но спустя несколько лет решила, что этому не бывать.
Зато рядом со мной был Скиннер. Колонии «451» и «Альфа» заключили какой-то договор, и в тот вечер, вернувшись домой от пациента, я увидела своего бывшего начальника сидящим на ступеньках моего дома.
- Прости, Скалли.
И все? Ты обманом затащил меня в постель, продал меня, как продают скотину, а теперь надумал извиниться? Я ничего не ответила – просто дала ему пощечину. Скиннер покорно принял удар и молча ждал, не захочу ли я повторить.
Ты обеспечивал мне безопасность и даже убивал ради меня, хотя знал, что я тебя не люблю и не полюблю никогда. Обнимал меня, когда мне было страшно, и занимался со мной любовью, чтобы оградить от этих страхов. А теперь говоришь «прости»?
Ты столько месяцев позволял мне верить, что Малдер где-то там, снаружи, ждет меня, дал мне лучик надежды, который скрашивал мое существование, когда весь мой мир рухнул. И за все это ты хотел лишь секса, пусть никогда не забывал доставить удовольствие и мне, а теперь говоришь «прости»?
Он был прав, у меня чесались руки ударить его еще раз. И еще. Я даже не знала, кто или что внушило мне такую ярость. Вряд ли Скиннер.
- Ты должна знать: Малдер ищет тебя. Я помогу ему, чем смогу, но его больше нет в окрестностях «Альфы». Прости меня, Скалли. Я просто хотел, чтобы тебе ничего не грозило.
Мы молча смотрели друг на друга несколько секунд, а потом он отвернулся.
- Скиннер? – Он помедлил. – Я не была несчастна. И всегда была в безопасности. Ты сдержал данное Малдеру слово.
Это единственное, что я смогла произнести, чтобы хоть как-то дать понять, что прощаю его.
Скиннер ответил мне кивком и, надев капюшон, ушел в одинокую дождливую ночь. Мне пришлось зайти внутрь и запереть дверь, чтобы сдержаться и не побежать вслед за ним и той иллюзией безопасности, что покидала меня навеки вместе с этим человеком.
Вселенная не смогла бы возникнуть из столь многообразных и несочетаемых составляющих, не будь в мире некой Силы, которая свела их все в одно. И она же удержала вместе, сплела в нечто единое, не дав всем этим разрозненным и противоречивым элементам уничтожить и разорвать на части гармонию целого, сумев примирить их между собой. Такой устоявшийся порядок вещей не мог бы продолжать существовать, не мог бы развиваться в пространстве и времени, действуя столь разнообразно, и принимать столь многочисленные формы, не будь единой незыблемой Силы, которая управляла бы всеми этими процессами. И эту Силу, отвечающую за все, что меняется в мире, и за все, что остается неизменным, я называю понятным нам именем - Бог.
Боэций (480-575 гг.)
- Теперь ты моя мама? – спрашивает мальчик, когда мы пересекаем границу Юты и Невады, где до сих пор стоит табличка со словами «Добро пожаловать». Здесь, в пустыне, нас нагнали было несколько машин, но, увидев за рулем Малдера, водители резко сбросили скорость и остались позади. Они держались на безопасной дистанции, а мы мчались на всех парах, выжимая из «хамви» все возможное.
Его мама? А ведь так оно, пожалуй, и есть. Я всегда хотела сына, точнее, сына от Малдера. Маленького мальчика с такими же, как у него, зелеными глазами. Кто бы знал, как все повернется…
- Вот здорово! Малдер тоже целыми днями только о тебе и думает.
- Пожалуйста, не надо слушать мои мысли без разрешения. Это неприлично.
Мальчик явно смущен и немедленно прерывает это занятие. В отличие от Малдера.
- Ладно, как скажешь. Просто интересно. Малдер так долго пытался тебя купить, и мне было ужасно любопытно, какая ты.
Я замечаю, что Малдер бросает на Малыша предупреждающий взгляд. У моего бывшего напарника на щеке красуется здоровенный синяк: видимо, Гибсону все-таки удалось зацепить его разок.
- Не надо, Малдер, пусть говорит. Все в самом деле так и было?
Малдер кивает, не отводя взгляда от дороги.
- Они не хотели тебя отпускать, что бы я ни предлагал. Я пытался добиться своего много лет. Но с таким количеством охраны увести тебя силой было невозможно. Не мог же я в одиночку сражаться со всей колонией.
Интересно, «много лет» - это сколько? Меня не хотели отпускать из колонии «451», или Скиннер тоже дал ему от ворот поворот? Продолжал со мной спать, для надежности заперев в бункере, чтобы я все это время понятия не имела, что Малдер хочет меня вернуть? Мне вспоминается тот деревянный ящик, который принес с собой Малдер. Тот, что стоял у его ног на крыльце моего дома.
- И на что же ты меня в итоге обменял, Малдер?
- На голову одного человека, - бойко отвечает мне голосок с заднего сиденья, но докончить фразу не успевает, поскольку Малдер немедля затыкает ему рот свирепым взглядом и последним оставшимся яблоком.
Проходит еще несколько часов, и Малдер поворачивает на юг. Теперь мы едем вдоль береговой линии. Калифорния. Обед проходит в молчании – точнее, в беззвучной перепалке между Малдером и мальчишкой. Надо бы его наконец уже как-нибудь назвать.
- Хочу быть Барни(12). Я о нем столько слышал, - говорит мальчик с набитым ртом.
Господи. Человечество почти полностью уничтожила ядерная война и нашествие инопланетян, но Барни воистину неистребим. Надеюсь, у меня есть право голоса?
- Джон Доу. Малдер думает, что это хорошее имя.
Пусть будет Джон. Сойдет.
А ну-ка выметайся из моей головы, Джон.
***
Точно так, как не знаешь ты, откуда стало дыханье И кости откуда в беременной утробе, Так не знаешь ты дел бога, создающего всё.
Екклесиаст, 11:5
***
Малдер искал меня. Малдер меня искал.
Благодаря этим словам я обрела надежду на несколько недель. Но недели превратились в месяцы, а он так и не появился.
Время от времени ко мне приходили люди, обитавшие снаружи, и просили помочь выторговать что-нибудь у лидера колонии. Я каждый раз допрашивала их всех с пристрастием: не встречали ли они высокого темноволосого мужчину по имени Малдер? Который искал меня? И неизменно получала в ответ одно и то же: качание головой и пустой взгляд. Не иначе как взамен на возможность посетить врача все визитеры клятвенно обещали не отвечать ни на какие подозрительные вопросы.
А может, они ни о каком Малдере понятия не имели, и это давала о себе знать моя паранойя.
А может, Скиннер лгал.
Ему это было не впервой.
Потом снаружи привели молоденькую шлюху: наверное, кто-то из сторожей пожалел ее и впустил внутрь. Я видела, как она тайком всовывала моему помощнику, а точнее - охраннику - свои украшения. Платила за какие-то услуги.
Она хотела сделать аборт.
Нет. Вариант оставить ребенка она даже не рассматривала.
Я не могла спросить ее о Малдере в присутствии охранника, который стоял и ухмылялся во весь рот, надеясь, что потеха только начинается, и я вот-вот заставлю девчонку раздеться, чтобы осмотреть.
Отказ привел женщину в полное отчаяние, и мне стало ее до боли жаль. Я смотрела на стоящую передо мной хрупкую миниатюрную фигурку и думала о том, что вполне могла бы и сама оказаться на ее месте, сложись все несколько иначе. Она слишком нежная, чтобы выжить в этом новом мире, а под грязью скрывалось красивое, с тонкими чертами лицо, но так будет недолго.
Если бы не Малдер и не Скиннер, эта участь не миновала бы и меня.
Когда охранник повернулся к нам спиной, я взяла со стола половину украшений, которыми расплатилась женщина, и всучила ей. По-хорошему, ей следовало вернуть и остальные, но об этом глупо было даже мечтать. Я и так сделала все, что могла, пользуясь тем, что этот придурок, к счастью, толком не умел считать.
- Возвращайтесь в срок, я приму ребенка, - сказала я женщине.
По ее красноречивому взгляду я поняла, что она вряд ли вернется.
Но, как ни странно, она все-таки действительно объявилась несколько месяцев спустя. Роды уже начались, у женщины открылось кровотечение. Через пять часов у нее родилась здоровая девочка с каштановыми волосами и красивыми зелеными глазами на сморщенном покрасневшем личике. Все прошло отлично.
Не успела я даже обмыть ребенка, как его мать уже пыталась встать и одеться. Я велела ей лечь: по крайней мере одну ночь она вполне могла провести внутри, в тепле. Нет, она заявила, что уходит. А перед этим что-то вложила мне в руку и сказала, что это для меня, за помощь. И ушла. Одна, без младенца.
Я попыталась догнать ее, но меня остановил охранник. Если она не станет кормить ребенка, он умрет. Кому захочется возиться с отпрыском шлюхи и поить его из бутылочки козьим молоком? А других кормящих матерей в колонии не было.
Я могла бы оставить ее себе.
Да, вполне могла бы. Красивую маленькую девочку с глазами, как у Малдера.
И тогда я разжала руку, чтобы посмотреть на подарок. Наверняка какой-нибудь безвкусный браслет. Но нет, вместо этого я увидела простые мужские часы с разбитым стеклом. В Прошлом такие продавались на каждом углу.
И Малдер тогда носил точно такие же.
Я торопливо перевернула их, чтобы проверить, нет ли сзади надписи – какой именно, я сама не знала. Откуда мне знать, что могло быть выгравировано на часах Малдера? Ничего, пусто. Я попыталась вспомнить, не такие ли я видела на нем в последний раз. Он ведь постоянно их ломал и разбивал. На нем вообще были часы тогда, в бункере?
Охранник, заметил, что я что-то верчу в руках, и отобрал их у меня, равнодушно бросив, что плата предназначалась для колонии, а затем засунул в карман. Нет, возразила я, это подарок лично для меня, колонии уже заплатили! Но он их все равно не вернул.
Тогда я попыталась отобрать часы у этого осла силой.
У меня почти получилось, Малдер. Я ведь когда-то была федеральным агентом. Мне даже удалось несколько раз врезать ему, а младенец тем временем жалобно орал во всю мочь. Но у него было оружие. А у меня - нет. Мне просто не хватило физической силы. Не говоря уж о том, что он мог потом черти что наговорить обо мне в отместку.
Я сделала то, что первым пришло мне в голову. Увернулась от охранника, пулей выскочила в дверь и отыскала Грейнджера. Я кричала и умоляла, а он клялся и божился, что достанет любые часы, какие моей душе угодно. Вся колония собралась поглазеть на наш спор, а я потащила его обратно в дом, где жила и работала. К черту их всех, мне нужны были эти часы.
Дом был подозрительно тих к моменту моего возвращения, почему-то младенец больше не плакал. Я поняла, почему, когда увидела охранника, как раз швырнувшего пустой шприц в корзину, и ребенка, стремительно бледневшего у меня на глазах. Я проверила девочку, но она была уже мертва: одного пузырька воздуха, попавшего в кровеносный сосуд, а оттуда - в сердце, хватило, чтобы ее умертвить.
Я успокаивала себя тем, что ей просто выпала на долю быстрая смерть вместо долгой и мучительной. И, тщетно пытаясь сохранить лицо, сползла на пол, держа на руках тело девочки с глазами, как у Малдера.
- Отдай ей эти чертовы часы, - прорычал Грейнджер.
Этот идиот с размаху швырнул часы в мою сторону с такой силой, что стекло треснуло от удара об пол. А уходя, метким ударом выбил у меня из рук младенца. Я просто прижала разбитые часы к груди и плакала, пока не кончились слезы.
Нет, это не ребенок Малдера: он бы так со мной не поступил. У матери младенца тоже были каштановые волосы и зеленые глаза. Но часы наверняка его. Наверняка.
Наверняка.
***
Почему мы требуем, чтобы вселенная открыла перед нами свои секреты? Что не дает нам покоя? Не связано ли это с нашей потребностью ухватить смысл существования, его целостность и дать определение реальности, вещам, всему нашему миру и месту человека в нем? Не эти ли ответы мы пытаемся найти среди бесчисленных звезд? И блуждаем, день за днем, в не поддающейся измерению вселенной, пытаясь постичь ее бесконечность, в однажды начатом долгом и трудном путешествии в область неизведанного.
Джулиан Джейнс
***
К моему удивлению, и часа не проходит, как Малдер снова останавливается. Мы находимся в каком-то крохотном безымянном городке, где нет ничего, кроме заброшенной заправки, пары магазинчиков и нескольких домов. Малыш Джон выпрыгивает из машины и исчезает где-то между строениями. Должно быть, знает, что тут – ни души и, скорее всего, безопасно.
- Да, здесь безопасно, Скалли, - заверяет меня Малдер.
Он заправляет «хамви» дизельным топливом и складывает в багажник несколько канистр с бензином и водой про запас. Закончив, Малдер берет меня за руку и увлекает из этого укромного местечка за магазином, где были спрятаны припасы, куда-то дальше, прямо через бурьян. Вскоре моим глазам открывается стоящая неподалеку старая каменная церковь. Малдер распахивает передо мной дверь, но сам остается в холле.
Перекрестившись, я встаю на колени. Я так давно не была в церкви, что даже не знаю, с чего начать, но заученные еще в детстве слова сами срываются с уст. Я молюсь за маму, Билла и Чарльза – живых или мертвых, молюсь, чтобы они обрели покой. Молюсь за Малдера, за мальчика, который только что достался мне в сыновья, и за друзей, которых бросила, - Фрохики и Лэнгли. И даже за Скиннера. За Ахава, Мисси и Байерса и многих других, кого уже давно нет на этом свете.
Медленно, шаг за шагом, Малдер приближается ко мне. Я чувствую, что он совсем рядом, за спиной, и, оглянувшись, без слов приглашаю его присоединиться. Он лишь качает головой.
Теперь уже я беру Малдера за руку и веду за собой. В церкви еще остались свечи, и я подношу к одной из них его зажигалку. Крохотное пламя, кажется, вот-вот погаснет, но все же справляется с потоком воздуха и продолжает гореть. Малдер ставит свечу в предназначенное для нее место под иконой Богоматери и спрашивает, о чем мы молились.
- О спасении, - говорю я, и мы уходим, притворив за собой тяжелую покореженную дверь.
Когда мы добираемся до машины, я начинаю раздумывать, как же мне теперь зазвать обратно Малыша Джона. Даже в этом опустевшем городе мне кажется довольно глупой затея стоять посреди дороги и орать «Малыш!»
Впрочем, я не успеваю даже додумать эту мысль до конца, как он появляется собственной персоной на одной из улочек, изо всех сил крутя педали двухколесного велосипеда с двумя дополнительными маленькими колесиками. Я бросаю быстрый взгляд на Малдера и замечаю, что он почти улыбнулся. Мне определенно нравится его способ подозвать сына: если бы все папаши были медиумами, как он, в «Уол-марте» не стоял бы такой шум. В Прошлом.
Мальчик, запыхавшись, подъезжает к нам и улыбается, заметив, что Малдер без споров загружает велосипед в машину.
Солнце садится, когда мы съезжаем с главной дороги к виноградникам, раскинувшимся на невысоких холмах. Как ни странно, Малдер решается включить фары: судя по всему, эти места ему хорошо знакомы. А еще через сорок пять минут мы останавливаемся у какой-то хижины на отшибе. Теперь вся Америка, можно сказать, на отшибе, но это место – настоящая дыра даже на фоне всего остального. Мы заходим внутрь, Малдер щелкает выключателем, и – чудо из чудес! – загорается свет. Значит, в хижине есть электричество.
Из крана на кухне течет вода, а в кладовой столько консервов, что хватит на десяток лет. Внутри дома есть душ и туалет. Открыв шкаф, я обнаруживаю там неплохую одежду для меня и мальчика и несколько комплектов постельного белья впридачу. Большая кровать внизу и одна чуть поменьше, наверху, уже застелены. В центре кухни стоит печка, на которой можно готовить, а на столе в качестве средства связи - простенькое радио. На заднем дворе сложены дрова, у входа висит ружье. В ящиках лежат игрушки, на полках стоят книги.
Это дом Малдера. Он вез меня в свой дом.
Я снова дома. Мы дома. Малдер, я и Малыш Джон.
Я улыбаюсь Малдеру и вижу, что его глаза радостно загораются в ответ.
- Здесь ты будешь в безопасности, Скалли, - вот и все, что он говорит.
Мы ложимся на большой кровати, а Малыш Джон наверху. На ночь я надеваю шелковую рубашку, которую нашла в шкафу. Она все еще пахнет магазином «Victoria’s Secret». Малдер проводит по ней руками, задевая шершавой кожей нежную ткань, и целует меня. Мы занимаемся любовью, не торопясь – так, как мне всегда хотелось. А в мужчине, что обнимает меня сейчас я наконец вижу своего Малдера.
Когда я просыпаюсь, его нет – ни в доме, ни в моей голове, а рядышком со мной спит Малыш Джон. «Хамви» стоит во дворе – по-прежнему с полным баком бензина. Наши вещи так и остались на столе - там же, где вчера положил их Малдер. Сначала я думаю, что он отправился на охоту, но Малыш Джон говорит, что он не вернется. Ни записки, ничего. Его просто нет.
И вдруг я понимаю, что в шкафах нет одежды для Малдера, а на полках не стоит книг, которые он стал бы читать. Он вообще не собирался оставаться в этом доме. И, наверное, не хотел даже ночевать здесь вчера. А затем я внезапно осознаю, что так ни разу и не сказала вслух, что люблю его, а теперь уже слишком поздно. Малдер спас меня от пришельцев, купил мою безопасность ценой собственной души, а я так и не смогла заставить себя произнести эти жалкие три слова. В который раз мне не удается совладать со вставшим в горле комом, и все оставшееся утро я провожу в рыданиях.
Спустя несколько дней я ставлю чайник, чтобы вскипятить воду на кофе, и то и дело поглядываю в окно. Малыш Джон тоже хочет попробовать. Конечно, почему бы нет? Четырехлетка (почти уже пятилетка, по его словам), который видел, как убивают людей, и слушал мысли Малдера, уж точно не умрет, если выпьет чашку сильно разбавленного кофе.
Мы сидим в кресле-качалке на крыльце, а над холмами встает солнце, заряжая батареи на крыше.
- Он не вернется в ближайшее время или не вернется вовсе, Джон?
- Он еще не сам знает. Сомневается, что ты его простишь.
- За что? – Я бы простила Малдеру что угодно.
- Ой, да за кучу всего! За то, что он помог пришельцам ловить людей, чтобы они никого не трогали в том бункере. За то, что тебя бросил. И еще очень переживает из-за того человека, который занимался с тобой сексом. И из-за того, что убил кучу людей. Особенно того мужика, который с тобой спал.
Того мужика? Скиннера? Малдер убил Скиннера?
- Ага. Это его голова была в коробке. Ой, прости. Я больше не буду подслушивать.
Кофе остывает у меня в руках, а я сижу, как громом пораженная. Малдер убил Скиннера, чтобы вызволить меня: эту сделку он заключил, чтобы лидер колонии «451» смог захватить бункер и «Альфу». Малдер убил своего друга, отрубил ему голову и принес ее Грейнджеру в коробке, как подарок.
Да, он и вправду был готов на все, чтобы меня вернуть.
Перед моими глазами всплывает картина из прошлого: Скиннер стоит под дождем и просит у меня прощения. За все.
Малдер, ты ошибаешься. Я могу простить тебе даже это.
Я смотрю на одинокую дорогу, ведущую к нашему дому, - единственный путь, связывающий меня с этим дивным новым миром. Может, когда-нибудь на этой дороге снова покажется джип с Малдером за рулем, и он вернется ко мне, как и обещал. Малыш Джон убегает играть и исчезает в мокрой от росы траве, а я все сижу в кресле и лишь спустя долгое время вспоминаю про свой совершенно остывший кофе. Во дворе есть качели – привязанная к веревке шина, и домик на дереве, которые Малдер наверняка сделал для сына. Бескорыстный труд человека, который думает, что для него все потеряно.
Допив свой кофе и осушив позабытую Малышом Джоном кружку, я поднимаюсь и вдруг чувствую знакомое давление в голове.
Малдер слушает меня.
***
Есть множество окон, из которых мы можем смотреть на мир и искать ответы на свои вопросы. Но большинство из нас, думая о смысле существования, лишь изредка удосуживаются мельком бросить взгляд хотя бы в одно из них, да и то зачастую не могут различить ничего через запотевшее от дыхания стекло. Мы протираем его и снова пытаемся что-то рассмотреть. Неудивительно, что нас смущает даже малая доля того целого, что мы видим. Это ведь все равно что пытаться осмыслить панораму пустыни или моря, глядя на них через сложенную трубочкой газету.
Я с трудом передвигаю ноги, и каждый шаг дается мне с трудом. Совсем рядом, за этим холмом, Скалли, теплая и мягкая, спит в моей постели. Точнее, в ее постели. Я туда больше не вернусь, больше не причиню ей боли. Так рисковать нельзя.
И так будет лучше.
Продолжай идти.
Она меня не любит. Не может любить. Особенно если в полной мере осознает, в кого я превратился. Скалли занималась со мной сексом просто потому, что я не оставил ей выбора.
Но ведь она сама поцеловала меня. Я не принуждал ее, как не заставлял надевать ту прозрачную ночную рубашку вчера вечером.
Нет, прекрати! Она просто пытается выжить. Скалли любит того человека, которым я когда-то был, а не того, кем я стал. И в итоге будет рада, что я ее оставил.
Продолжай идти. Спи, ешь и ступай отсюда прочь.
Не слушай.
Но легче сказать, чем сделать. Поначалу, когда эта способность только-только появилась, мне потребовался не один день, чтобы хоть как-то к ней привыкнуть, но за столько лет она успела войти в привычку и стать второй натурой. Теперь читать чужие мысли для меня так же просто и легко, как включить радио и увеличить громкость. Особенно сейчас, когда людей осталось совсем немного.
Я без труда могу прочитать мысли Скалли: просто прислушаться и узнать наконец, что она чувствует по поводу моего ухода – облегчение или разочарование.
На самом деле я слышу всех и практически безостановочно. В Прошлом это умение чуть не свело меня с ума, но теперь я научился «настраивать волны» и убирать громкость, поэтому если безумие все-таки меня и настигнет, то по другим причинам. Не лишились же разума Гибсон и Малыш, а ведь они читают мысли ничуть не хуже меня.
Я слышал, как три миллиарда человек умирали. Почти пять миллиардов, если считать тех, кто не пережил ядерных взрывов. И три миллиарда тех, кого на моих глазах Серые убивали смертельными каплями черного масла, пока я беспомощно наблюдал за этим и ровным счетом ничего не делал.
Хотя как сказать. Не то чтобы совсем ничего. Я добросовестно отвечал на все вопросы, что задавали мне Серые, рассказывал им, как работает человеческим разум, чтобы они смогли отловить и «обработать» как можно больше «образцов». Это мой голос слышался из динамиков, повторяя снова и снова: «Сохраняйте спокойствие. Вам не причинят вреда», пока люди покорно ждали, когда их инфицируют и убьют. Я делал все, чего они хотели, взамен на безопасность людей в одном бункере в Западной Вирджинии.
Нет, Скалли никогда не сможет полюбить такого Малдера.
Теперь она в безопасности. Продолжай идти. Спи, ешь и ступай отсюда прочь.
Не слушай.
Я не забыл ей сказать, что в сарае есть запас топлива? Что в пасмурные дни ей хватит энергии либо на одну горячую ванну, радио и свет, либо на одну стирку, но не на то и другое? А в ручье есть проволочная корзина, и ее можно использовать вместо холодильника… Я ведь упомянул об этом?
Надо вернуться и рассказать.
Нет! Прекрати изобретать предлоги. Ты туда не вернешься. Продолжай идти.
Зато я сказал, что люблю ее. А она полагает, что любит меня.
Скалли, как ты можешь думать, что любишь такого, как я? Она же не читает мои мысли и не знает, что я натворил. Во всяком случае, о некоторых вещах. Я убивал людей без всякой причины – просто потому, что хотел что-нибудь заполучить. Убивал ради наживы, мучил ради мести. Я изменял Скалли с другими женщинами и навязал ей своего ребенка.
Но ведь она знает это. И все равно любит меня.
Я просто пытался выжить. Любой ценой. И ей велел поступать точно так же. Ничего другого мне не оставалось.
Не я вынудил ее лечь в постель со Скиннером. А меня никто не заставлял заниматься сексом с Маритой или другими женщинами. И почему-то мне проще простить себя за убийства, нежели за это.
Я слышал, как она безмолвно спрашивала у меня: неужели я спал с Маритой в ту же ночь, когда она была со Скиннером? Скалли ведь все еще не знает, что это не так. Надо вернуться и сказать.
Нет! Продолжай идти. Спи, ешь и ступай отсюда прочь.
Я слушал вас, потому что верил, что вот-вот умру. Потому что лежал один в какой-то канаве посреди Канзаса, истекая кровью, и думал, что это мой последний шанс прикоснуться к тебе.
Я пытался вернуться за тобой, Скалли, как и обещал. Серые выкинули меня в этой чертовой Индии. Господи, ты себе не представляешь, на что была похожа Индия сразу после вторжения. Мне до сих пор снятся кошмары. Какое счастье, что ты не видела, как ужасно это было.
Но, знаешь, мне не приснился ни один дурной сон, пока ты спала рядом со мной.
Короче говоря, если у тебя есть космический корабль, то можно в мгновение ока очутиться в другой части земного шара, но вот выбраться оттуда самому проблематично, особенно когда чартеров «Дельты» больше не существует. Два дня морской болезни на корабле, пара мотоциклов и грузовик «додж» - и я почти вернулся к тебе, Скалли, почти добрался до цели, но в последний момент те парни напали на меня, собираясь отобрать машину. Я бы им просто так его отдал: автомобилей в то время еще хватало. Но машины им показалось мало, Скалли. Вряд ли я когда-нибудь смогу рассказать тебе о том, что было дальше, слишком все это отвратительно. У меня было столько кровоточащих ран на теле, что я не мог их сосчитать, и никого рядом, кто хоть чем-нибудь мне бы помог. Два дня я лежал там и думал, что умру.
Я хотел почувствовать то, что чувствуешь ты, но так и не решился, Скалли. Я боялся, что Скиннер причинял тебе боль. Ты такая маленькая, такая хрупкая, хоть и ненавидишь, когда люди так о тебе думают. Вот поэтому я и слушал Скиннера – очень внимательно. Меня не интересовали его мысли, только ощущения. Ты знала, что он думал, будто любит тебя, Скалли?
Любил. Теперь об этом можно говорить в прошедшем времени. Поскольку он мертв и больше не может тебя любить. И обманом заманивать в свою постель тоже. Последняя причина здорово облегчила мне задачу, хотя я не очень-то колебался перед тем, как пустить ему пулю в лоб.
А следующим утром, когда я уже смирился со своей неминуемой и скорой смертью, передо мной возникло лицо Мариты. Скажу тебе честно, что в тот момент я предпочел бы умереть.
Но она мне не позволила. Некоторое время я был в отключке и очнулся в каком-то сарае. Марита за это время успела забрать у меня у меня пистолет и нож, чтобы я сам себя не прикончил, и залатала мне раны – из рук вон плохо, сказать по правде. И даже придумала своеобразный способ заставить меня лежать, чтобы все переломы зажили.
Я мог сказать ей «нет», но отчего-то не сказал. Все, чего мне тогда хотелось, – и дальше пребывать в состоянии ступора – замкнуться в себе так же, как ты той ночью в бункере. Первые несколько месяцев это было моим главным спасением.
Я столько всего узнал о тебе за ту единственную ночь, Скалли. Каждый мужчина должен испытать нечто подобное хотя бы раз в жизни. Хотя бы один раз. Я слушал тебя и до этого, но прежде не мог физически ощущать то же, что и ты. И лишь когда мы занимались любовью, я узнал, как секс воспринимается с точки зрения женщины – с твоей точки зрения. Это подчинение чужой воле и одновременно удовольствие от того, что ты позволяешь проникнуть в свое тело. Да, я и так это понимал, но никогда доселе не осознавал с такой остротой, насколько интимен этот акт. Какой уязвимой может чувствовать себя женщина. Я поклялся в ту ночь, что не причиню тебе боли, и всеми силами пытался не допустить этого, но когда все закончилось, ты стала казаться мне еще более хрупкой – чем-то особенно ценным, что я обязан оберегать любой ценой.
Я пытался помочь твоей матери, Скалли. Я не видел на том корабле Билла и никого, кто мог бы сойти за Чарли, но правда пытался спасти твою мать. Она была одной из тех «образцов», чья участь уже была решена, но я подумал, что они могут ее отпустить, если я попрошу. Если стану умолять - так будет точнее. Но нет. Ничто, никакие доводы и мольбы не могли заставить их отказаться от «образца», который фактически приходился мне тещей. Эмоции для них – пустой звук, это все равно что торговаться с Боргом(13) из «Стар Трека»: ничего, кроме холодного расчета и потрясающего уровня технологий. После всего, что я повидал у Серых, собрать своими руками генератор казалось плевым делом.
В общем, отпускать на свободу миссис Скалли не входило в наш первоначальный договор – и точка, а значит, ей предстояло умереть. Я держал твою мать за руку после того, как ее заразили вирусом, и поклялся, что ты в безопасности и что с тобой ничего не случится. У нее в горле уже была трубка, и она не могла говорить, но по ее глазам я и так прекрасно видел, что она верит каждому моему слову. Надо было застрелить ее до того, как она поняла, что происходит, но оружие там не работало. Я не смог заставить себя задушить ее, поэтому просто сидел рядом и держал ее за руку – такую же маленькую ладонь, как и у тебя, Скалли.
А потом я просто стал слушать мысли твоей матери и дал ей ответ на каждый незаданный вопрос: ее дети в полном порядке и в безопасности, Серые ее отпустят. Я даже соврал ей, что мы с тобой поженимся и нарожаем кучу детишек. Наконец у нее кончились вопросы, а у меня иссяк запас лжи, и я сидел молча. Меня сняли с корабля и оставили с ней до того момента, пока она не подарит миру еще одного серого ублюдка.
Помнишь, как мы вместе в Прошлом смотрели «Звездный путь», Скалли? Ели попкорн, купленный в магазине «7-11», сидя на полу у гостиничной кровати, уставившись на экран старого телевизора? До того, как все исчезло? До того, как исчез я?
Я не совсем исчез и еще помню, кем был раньше. Помню человека, который проводил субботнее утро, забрасывая мяч в кольцо, надеясь, что кто-нибудь другой постирает вещи и помоет посуду. Помню бесконечный поиск доказательств того, что однажды, в День Труда, само заявило о своем существовании. Помню агента ФБР, который был отчаянно влюблен в свою напарницу и понятия не имел, как сказать ей об этом. И не верил, что она любила его, потому что сам он себя не любил.
Да, некоторые вещи не меняются.
Мои чувства к ней не изменились, но до сих пор не знаю, любит ли она меня.
Продолжай идти.
Мы с Маритой провели три месяца, трахаясь, как кролики, и еще целый год – убивая все, что движется, просто так, от нечего делать. Я был готов на все, лишь бы ни о чем не думать, а когда наконец окреп настолько, чтобы передвигаться, мы нашли тот фермерский домик на отшибе, в который я тебя возил, и стали жить там. Иногда я просто сидел на крыльце и палил во всякого, кто появлялся на дороге, из ружья. Хоть какое-то занятие - что верно, то верно, но кошмары от этого не прекращались. И воспоминания тоже.
Летающие тарелки в небе. Та боль, которую я видел в твоих глазах, когда мы занимались сексом, только потому, что этого хотел я, а не потому, что ты желала меня.. Выражение твоего лица, когда я уходил из бункера. Выражение лица Скиннера, когда я разрешил ему делать с тобой все, что он пожелает, требуя взамен только одного – обеспечить твою безопасность. Звук захлопывающейся за мной двери бункера, когда я шагал навстречу космическому кораблю. Мой голос из динамиков, та ложь, что я скармливал людям, покорно ждущим своей смерти. Черное масло, проникающее под кожу твоей матери и в ее глаза. Тысячи умирающих от голода солдат. Банда мужчин в Канзасе. Мой оргазм, когда я слушал, как Скиннер занимался с тобой сексом. Лицо Мариты в постели рядом со мной. Треск нажатого курка и хлюпающий звук пули, врезающейся в человеческое тело.
Да, тут было из чего выбрать.
Я знал, что она беременна, когда уходил, но это меня не остановило. Вернувшись с охоты, я застал ее в кровати с каким-то мужиком, с которым она переспала взамен на тушу оленя. Я только что принес ей еду, мы не умирали от голода. Просто она была шлюхой.
Даже не успев подумать, я ударил ее и ушел. А потом, дрожа, сидел в своем джипе и повторял себе, что она это заслужила. Что я просто сорвался, а не стал чудовищем. Я видел, как отец бьет мать, и не собирался становиться похожим на него еще больше, чем уже стал. Клялся, что такое больше не повторится. Что я никогда не ударю женщину.
Это правда: с тех пор я не бил женщин. Но не поручусь, что и впредь не стану.
В конце концов я вернулся за тобой. У меня заняло немало времени набраться храбрости, но я все же отважился, Скалли. Я стоял за оградой, кричал Скиннеру, чтобы он выпустил тебя, и сыпал проклятиями. Я застрелил одного охранника, и тогда по мне открыли ответный огонь. Все что угодно – я предлагал все что угодно, но тщетно. Они не желали ни впускать меня внутрь, ни выпускать тебя.
А Скиннер - тот даже не вышел: не решился посмотреть мне в глаза.
Тогда я стал слушать тебя. Нет, пожалуйста, Скалли, не ласкай себя, просто скажи, где ты сейчас находишься. Убери оттуда руку и скажи мне, что ты видишь. Ты в помещении или снаружи? В бункере или в одной из хижин? Остановись же, Скалли, лучше выйди наружу. Пройди пару миль, и увидишь меня около этого чертового забора. Прошу тебя, Скалли... Ладно… Тогда просто продолжай делать то, что делаешь…
Да, вот так.
О господи.
Я ждал и слушал всех и каждого несколько месяцев, бродя там, за этой оградой, но не мог разобраться, что к чему. Я читал мысли людей, но у меня не было доступа к их воспоминаниям, и я не знал, встречали ли они когда-нибудь маленькую рыжеволосую женщину.
Это умение работает не так, как ты себе это представляешь, Скалли. Я не Яппи Великолепный. Наверное, я слышу мысленную активность среднего мозга, потому что до меня доносится только безумная смесь ощущений, мыслей и целая куча дерьма, которое люди обычно игнорируют. Поскольку мой мозг изначально не настроен на то, чтобы отсеивать посторонние звуки, такие, как шум генератора и шарканье обуви, то поначалу, пока я не привыкну, это полный хаос. И каждый раз, когда я слушаю кого-то нового, мне приходится тратить время на то, чтобы отфильтровать ненужное. И лишь потом я начинаю видеть то, что люди видят, или слышать то, что слышат они. Мне удается узнать только то, на что они сами обращают внимание. Короче говоря, толку от этого таланта довольно мало.
В конце концов, однажды я подловил в лесу Фрохики, собиравшего дрова: кто-то отправил его туда, видимо, не подумав, что мы знакомы. Он сказал мне, что тебя увезли, но сам не знал, куда. Просто взяли и продали другой колонии, как рабыню. Он сказал мне, что Скиннер застрелил Байерса и что никто в этой колонии, включая самого Скиннера, понятия не имел, где ты. Вот так выяснилось, что все то время, что я торчал у этой ограды, надеясь увидеться, тебя даже не было внутри.
Я пожертвовал несколько бутылок «Джим Бим» на алтарь богов, которые отвечали за весь этот пост-апокалиптический ужас, и мы с Фрохики как следует надрались. Расхваливали твои достоинства и в деталях продумали, что будет, когда мы доберемся до Уолтера Скиннера. Лично я склонялся к раскаленным бритвам в качестве средства расправы, но готов был согласиться, что это дело вкуса. Когда первая бутылка наполовину опустела, Фрохики разговорился и поведал мне, что после того первого раза вы со Скиннером стали любовниками. Я спросил его, уверен ли он, потому что ни разу не слышал ничего подобного в твоих мыслях. Ты бы так со мной не поступила, Скалли.
А я бы никогда не стал платить проститутке за минет. И не заделал бы ребенка со шлюхой из Канзаса.
Он был уверен. Байерс вас видел.
Этот виски мне подарила одна шлюшка недалеко от колонии «Альфа», услугами которой я порой не брезговал. Я отдал одну бутылку Стрелку, а последнюю осушил сам. Утром Фрохики уже не было. На опустевшей планете занимался новый день.
Еще никогда я не чувствовал себя таким одиноким. Это все равно что гоняться за призраком: я все время тебя слышал, но не мог найти, не мог коснуться тебя. Я думал, что сойду с ума.
А может, все-таки сошел?
Я метался по всей стране. Рыскал по всем штатам, убивая и отбирая все, что могло мне пригодиться, оправдывая себя тем, что ищу тебя. Я не думал, не чувствовал, потому что было слишком больно. Просто пытался выжить.
И чуть не рехнулся от радости, наткнувшись на Гибсона в Северной Каролине Он выглядел, как загорающий на пляже Тарзан, только совсем мальчишка и с очками на носу. Помню, тогда я подумал, что наконец-то повстречал того, кто меня поймет. Он выживал так же, как я, - помогая Серым. И на первый взгляд, неплохо себя чувствовал. Может, он знал какой-то секрет.
Нет. Нет никакого секрета. Такие же дни, заполненные пустотой и ужасом. Просто Гибсон сумел научиться с этим жить, а я нет. Зато у меня появился друг.
Когда Гибсон наткнулся на ту девочку-индианку в Нью-Мексико, ему внезапно до зарезу захотелось поиграть в семью, поэтому я покинул их любовное гнездышко и отправился дальше на свою одинокую охоту. Кстати, девчонке тогда было примерно двенадцать, но мне даже в голову не пришло попытаться им помешать.
Периодически я предпринимал кое-какие вылазки, но почти все остальное время проводил в поисках тебя. Однажды я заехал в Канзас, чтобы проверить, как там Марита, и проведать ребенка. Моего сына. Теперь она жила с Крайчеком, но мальчик точно был моим, хотелось мне этого или нет. Все эти годы я без устали снабжал ее огромным количеством вещей, чтобы она заботилась о нем. У шлюхи можно купить что угодно.
Но не любовь. Я знаю, как ты себя чувствовал, парень. Может, когда-нибудь мы пойдем с тобой вместе к психоаналитику и поговорим о наших матерях.
Мне всегда мечталось, чтобы когда-нибудь мы смогли по-настоящему жить вместе, а не только слушать друг друга. Каждый раз меня так и подмывало забрать его с собой, но я не решался – это было слишком рискованно. Да и Марита не желала его отдавать: забота о моем сыне приносила ей неограниченный поток виски, сигарет и вообще чего угодно. В итоге я услышал, как он плакал, когда Крайчек бил его, и тогда просто-напросто поставил Мариту перед выбором: или я заберу ребенка, или убью Крайчека. Кто бы мог подумать, что спустя два дня после того, как Малыш уедет со мной, я сам ударю его?
И снова буду клясться, что такого никогда не повторится.
Я и сейчас могу читать мысли Малыша и «через» него услышать и увидеть, что делает Скалли.
Сначала надо «настроиться» на мальчика, но это нетрудно. Если я уже читал чьи-то мысли, то дальше дело идет значительно легче. Я сажусь под каким-то раскидистым деревом, закрываю глаза и слушаю.
Вода.
Он в воде, ему страшно.
Господи, он тонет. Нужно найти его!
Нет, я чувствую, как он опирается на что-то твердое. Все хорошо.
Скалли его купает. А теперь моет ему уши. Я всегда ненавидел, когда моя мать это делала.
«Малдер не хочет, чтобы ты меня купала!» - говорит он ей. Неплохая попытка, Малыш. Он слышит, как Скалли смеется, а потом заворачивает его в махровое полотенце.
Она смеется, а значит, счастлива и без тебя.
Продолжай идти.
Ну же, поднимайся и шагай.
Нет, пожалуй, посижу тут еще немного и просто послушаю. Совсем чуть-чуть.
До Малыша доносится голос Скалли: она разговаривает с ним. Спрашивает, вернусь ли я. Теперь он слушает меня – интересное ощущение – и говорит ей, что я не знаю. Она плачет и плачет, и этим слезам нет конца.
Вставай, Малдер. С тобой они не будут счастливы.
Вставай и иди.
Она скоро успокоится и в итоге еще вздохнет с облегчением.
Я нашел тебя, Скалли. После долгих поисков наконец обнаружил колонию, в которой жила женщина-врач. На самом деле таких было три, и последняя оказалась той самой. Целую вечность я выяснял, что за женщины находились в других колониях, потому что внутрь меня не пускали. А потом из одного поселения явилась шлюха и поведала мне о милой женщине с рыжими волосами, вернувшей ей украшения, полученные от меня. Украшения, которыми она собиралась заплатить за аборт. Да, это были мои часы. И нет, не мой ребенок. Один у меня уже был, и я не собирался дважды обжигаться на одном и том же. Кроме того, Скалли, она же была жутко грязная и не в моем вкусе. Впрочем, минет делала неплохо.
И снова все повторилось: я сулил все, что угодно, но они тоже не пожелали торговаться. Даже не позволили мне увидеть тебя: держали твой дом под охраной, и как я ни старался, мне никак не удавалось к тебе пробраться. Я читал твои мысли: ты понятия не имела, что я рядом, и от этого впору было свихнуться.
Ты думала, что я расплатился с той шлюхой своими часами и что из-за тебя погиб мой ребенок. А я никак не мог сообщить тебе, что ты ошибаешься. Не мог даже подать знак, что я рядом.
Я все время торчал там, у ограды: тогда они уже появились у каждой колонии, как будто в мире повсеместно действовал новый закон, предписывающий всем и каждому огораживать территории. Я отлучался только иногда: чтобы добыть еды и пристрелить пару людей, чья смерть была для меня желанна или просто выгодна, но в основном занимался тем, что ждал и слушал. Да, это я убил того мужчину, чтобы он не смел больше прикасаться к тебе своими грязными руками. Впрочем, мои собственные были не сильно чище.
И однажды лидер колонии сам пришел ко мне и предложил сделку – обменять тебя на Скиннера. Ты живешь – Скиннер умирает.
Мне было плевать, зачем ему это понадобилось. По рукам. Оплата после доставки.
Тогда-то я и присмотрел одну хижину в Калифорнии: кто-то, должно быть, готовился встретить в ней апокалипсис 2000 года и загодя оснастил ее всем необходимым. Несколько дней я позволил себе помечтать о том, как буду жить там с тобой, хотя знал, что этому не бывать. Я кое-что поменял и собрал припасы для тебя и Малыша на случай, если ты захочешь его взять. Избавился от каждого, кто мог бы представлять для тебя угрозу: ты сама заметила, что нас никто не тронул, пока мы туда ехали. На обратном пути я остановился, чтобы повидаться с сыном, и сказал ему, что скоро за ним приеду. А потом отправился за Скиннером.
Ну а дальше можно не рассказывать, Скалли. Ты пока не знаешь, что я его убил, но Малыш рано или поздно проболтается.
Я не собирался снова склонять тебя к сексу, Скалли. Это просто… просто случилось. Я слышал, по-настоящему слышал Гибсона и девчонку, а ты была совсем рядом, и…
Прости. Я не хотел, чтобы это произошло, пусть даже вышло и неплохо.
После я еще надеялся, что сумею загладить свою вину, что сумею подарить тебе удовольствие, что буду обнимать и ласкать тебя всеми известными мне способами. Но в глубине души знал, что этого недостаточно. Я был не тем, кого ты помнила, и самое лучшее, что я мог сделать, – держаться от тебя подальше.
Но снова не смог, перешел всякие границы и заставил тебя. Господи, Скалли, да за одно это мне стоит пустить себе пулю в лоб.
Ты бы все равно не созналась даже самой себе. Убеждала бы, что хотела меня, но на самом деле у тебя не было никакого иного выбора, кроме как уступить и позволить мне сделать то, чего я желал. Ты думала, что я буду держать и насиловать тебя. Я ведь понял, как ты была напугана. И готов был все отдать за то, чтобы услышать твое согласие. А, получив его, слетел с катушек. Я сам не заметил, как грубо себя повел и что оставил тебе всего два варианта – подчиниться и терпеть или подвергнуться насилию. Но тогда я думал, что ты остановишь меня, если тебе станет больно.
Потому что я бы остановился, если бы ты велела мне. Я никогда бы не причинил тебе боли.
Скалли, если бы ты знала, как я хочу сказать тебе об этом!
Ей обязательно следует об этом знать.
Нет. Я вынудил ее. А то, что я предварительно вырвал у нее это разрешение, нисколько не умаляет моего греха.
Уже темнеет, а ноги чертовски устали. Я, пожалуй, посплю здесь, а потом…
И что я сделаю завтра? Уйду или останусь?
Уйду.
Я уйду завтра.
Нет. Останусь еще на день. Останусь и послушаю своего сына.
У меня есть одна странность, Скалли, - маниакальное желание его накормить, непременно убедиться, что он сыт. Если бы Малыш ел все, что я пытался в него впихнуть, то был бы уже размером со слона. Я таскал Марите столько еды, что в конце концов она попросила меня ограничиться сигаретами и выпивкой. Она совершенно не умела готовить, и я слышал, что Малыш голоден. И боялся, что он умрет, как те дети в Индии.
Ты ведь не знаешь об этом, да, Скалли? Ты ведь была в бункере, когда они умирали. Думаю, никто не рассказывал тебе, что произошло, и позаботился о том, чтобы ты не увидела трупы. Надеюсь, ты никогда не задумывалась о том, что маленький ребенок не может в ы носить взрослого пришельца.
Чрезвычайно рад, если так.
Видишь ли, требуется некое минимальное количество человеческой плоти, которое необходимо Серым. Если в ребенке есть килограммов пятнадцать, то он годится для их целей. Поэтому они хватали всех, кого находили, но только тех, кому было больше трех.
Остальных же просто бросили умирать. А в Индии очень, очень много детей.
Серые любезно вышвырнули меня с высоты двух метров, и я очнулся с вывихнутой лодыжкой от запаха тысяч маленьких тел, гниющих на жаре. Повсюду. В своих постелях, на тротуарах, в машинах. Они умерли там, где их бросили родители.
Хотя погибли не все. Те, кто постарше, сумели отыскать воду и пропитание, которых хватило недели на три, и все еще были живы, хотя едва могли передвигаться и распухли от голода. Я постоянно слышал слабые крики и натыкался в торговых лавках на какого-нибудь трехлетку, умиравшего от бог знает какой болезни. Это повторялось снова и снова – мои встречи с детьми, которым я ничем не мог помочь.
Я пытался, но я же не врач, Скалли. Моих познаний хватило бы разве что на то, чтобы рассказать им, как преодолеть психологическую травму из-за того, что их бросили, но это не являлось самой актуальной проблемой. Я даже не знал, что с ними. Кто-то умирал от голода, а кто-то уже был болен и просто не мог есть. У кого-то от грязной воды развился тиф или что-то вроде него, у других гноились раны…
Нет, не могу даже думать об этом.
Я ни одного не смог спасти. И в конце концов крики затихли. Не знаю, прекратили ли они кричать или я просто перестал их слышать. Я просто радовался, что наступила тишина.
И еще больше я рад, что тебе не пришлось слышать их, Скалли. И что ты всегда проследишь за тем, чтобы Малыш был сыт. Если он благополучно пережил стряпню Мариты, то твоя ему покажется раем.
Я хочу убедиться, что вы оба счастливы, а потом уйду.
Еще один денек.
Надо же удостовериться, что с ней все в порядке. Может, Скалли что-нибудь срочно потребуется? Может, я забыл что-нибудь оставить? Да, решено – я вернусь обратно и понаблюдаю за ними, но слушать не стану.
Всего один день – останусь на один день. А потом уйду и больше не вернусь никогда. И не стану слушать. Она даже не узнает, что я был здесь.
Да, и решит, что эти три кролика просто покончили с собой прямо у нее на крыльце. Блестящая идея, Малдер.
Может, надо было их освежевать?
Она же врач, гений. Уж как-нибудь и без тебя справится с тем, чтобы разделать пару кроликов.
Господи, ну возьми же себя в руки и просто уйди!
Я уйду днем. Посмотрю в последний раз, как Скалли пьет кофе, как играет Малыш Джон (ну и имечко!), а потом исчезну.
До чего же она печальна. Что тебя гнетет, Скалли? Тебе одиноко? Тревожно? Чего-то недостает? Что не так? Разве ты не счастлива?
Я отвезу тебя, куда пожелаешь, только скажи. Но ты не скажешь. Ограничишься своим вечным «Со мной все в порядке». Наша жизнь нынче более всего напоминает новую серию «Безумного Макса», а с тобой все по-прежнему «в порядке». Тебя продавали, как скотину, трижды чуть не изнасиловали, причем один раз это едва не сделал я сам, ты видела, как твой лучший друг и, быть может, даже любимый мужчина убил двух детей и дал пощечину сыну, а с тобой все так же «в порядке». Тебе пришлось спать со Скиннером, а потом со мной, пришлось взять моего ребенка и навеки распрощаться с возможностью контролировать свою жизнь.
С тобой, черт побери, не может быть все в порядке! Ни с кем из нас!
Не надо было ее подслушивать. Скалли ведь все равно догадается, что я это делаю. Хорошо хоть, что она все равно не может определить мое местонахождение. Наверняка думает, что я уже за много миль отсюда.
Какой же у нее грустный и покинутый вид. До меня доносятся обрывки ее мыслей: «Кофе остыл… Малдер, я люблю тебя… Надо было сказать ему… Пора бы почистить зубы… Я так по тебе скучаю… С ним все хорошо?... Где он?... Пожалуй, пора еще раз искупать Джона… Почему он бросил меня?... Я люблю тебя…»
Прекрати!
И я перестаю слушать, мысленно «убрав громкость».
Нет, ты не любишь меня, Скалли!
Внезапно Малыш Джон оборачивается и показывает пальцем прямо на то дерево, на ветке которого я сижу. Предатель! Скалли, подняв руку к глазам, смотрит прямо на меня, а потом выбегает на крыльцо, чуть не споткнувшись о трагически покончивших с собой кроликов. А я в это время спрыгиваю вниз, собираясь улизнуть, но в последний момент подворачиваю лодыжку.
Черт!
Все пропало.
Господи! Не трогай меня, Скалли! Оставь меня в покое!
Просто уйди!
Но она вместо этого втаскивает меня в нашу хижину (поправка: в свою хижину) и начинает осматривать мою ногу. К чему такие усилия? Я и так прекрасно знаю, что стряслось. Лодыжка растянута. Пять с половиной лет тому назад меня выкинули из космического корабля, а потом банда байкеров-извращенцев швырнула мое бесчувственное тело в придорожную канаву, и оба раза больше всего доставалось моей многострадальной лодыжке. Она как была растянута, так и осталась. Оставь меня в покое, ради Бога!
О, спасибо тебе, Скалли. Неужто ты вколола мне обезболивающее? Да, теперь уже не так больно, но мне кажется, ты боишься, что я ускачу на одной ноге.
И правильно. Как только смогу, сразу же исчезну.
Но не прямо сейчас. Прямо сейчас я буду лежать тут, в кровати, наполненной твоим запахом, погружаясь в приятную полудрему, и видеть сны о том, чему уже не суждено случиться.
А знаешь ли ты, что я всегда мечтал жениться на тебе, Скалли? Не знаешь? Конечно, нет. Кто бы мог подумать: Фокс Малдер, закоренелый холостяк, хотел жениться на Дане Скалли! Это первая женщина, удостоившаяся столь высокой чести. Мне, ясное дело, виделась не обычная церемония с белым платьем, смокингом и прочей ерундой, и уж тем более не в церкви, куда ты бы меня непременно затащила. Я бы отвез тебя куда-нибудь, где тепло и солнечно и полным-полно пляжей, и мы занимались бы с тобой любовью с утра до ночи. А потом – усыновили бы кучу детишек и поселились в загородном доме с белым заборчиком. Я бы и про кольцо не забыл. Уж нашел бы, откуда его взять. Из левого нагрудного кармана куртки, если уж совсем начистоту.
Господи, какой же чушью все эти мечты кажутся теперь…
А ведь еще я хотел бегать по всей стране за маленькими зелеными человечками и делать глупости, когда и как мне хотелось. Жить, изображая из себя мачо, посылая небесам пустые угрозы и потрясая кулаком. Продолжать делать из своей напарницы идеал и, как жалкий подросток, пялиться на нее днем, не отводя глаз, а ночью кончать в гордом одиночестве, вспоминая о своих впечатлениях.
Даже в Прошлом я был ублюдком.
О господи, мне же больно, Скалли!
Ты что, черт возьми, вытворяешь?
Что бы она ни делала, я, разумеется, это заслужил. Постараюсь не терять сознание, чтобы отстрадать все, что мне положено.
Нет, кажется, не получится. Прости, Скалли.
… Ох, я кажется, опять заснул в номере Скалли или у нее в квартире, чего моя напарница на дух не переносит. Порой, когда я лежу неподвижно, то мне удается немного послушать ее, прежде чем Скалли догадается, что я не сплю, и не выгонит меня взашей. Как же жалко выглядит взрослый мужик в такой роли, но на сегодняшний день интимность наших отношений по-прежнему этим и ограничивается. Спасибо чертовой пчеле.
Я слышу, как она ходит по комнате… Пахнет вкусно… Завтрак. Наверное, готовит. Или в гостинице заказала. Ой! Обожглась. Оказывается, это сексуально, когда женская грудь вот так подскакивает от резких движений. Мужчинам никогда не узнать, на что похоже это ощущение. Большинству, по крайней мере. Такой приятный вес, соски трутся о ткань… До чего же здорово.
Так, минуточку, а я-то с какой стати все это чувствую?
Ах да, апокалипсис. Колонизация. Серые. Цивилизация исчезла, хаос правит миром. Я продал душу дьяволу в обмен на жизнь Скалли, и теперь я наполовину медиум, а наполовину – спятившая машина для убийства.
А еще у меня жутко болит нога, и хочется в туалет.
Жизнь – дерьмо.
А почему я голый? Голый, чистый и выбритый?
- Твоя одежда почти высохла, Малдер. Мне пришлось ее отстирать, а заодно заняться и тобой – ты был весь в грязи. Хватит притворяться, открой глаза, - звучит рядом женский голос. Ничего не поделаешь, придется подчиниться.
Какая же она красивая. Сколько ей сейчас? Сорок? Сорок один? Выглядит куда моложе. Может, я постарел за нас обоих? Даже затрудняюсь вот так сразу ответить, какая именно часть ее тела мне нравится больше всего этим утром. Не считая традиционных любимчиков, мой выбор падает на ее живот. Он плоский. Плоский, как доска. Я уже видеть не могу женщин с огромным пузом, которые собираются в очередной раз подарить кому-то жизнь – жизнь, как правило, короткую, уродливую и никому не нужную. А Скалли я могу обхватить за талию обеими руками. Следующий пункт – разумеется, ее поясница – мой давний фаворит. Татуировка, ярко выделяющаяся на фоне белоснежной кожи. Я, впрочем, могу только представлять себе эту картину, поскольку саму татуировку так ни разу и не видел.
Но сейчас на первый план выходит другое желание – сходить в туалет.
Какая бы гадость ни была в том шприце, она мне определенно по вкусу.
О, еда. Скалли приносит что-то с восхитительным запахом и пытается накормить меня с ложки. Нет уж, спасибо, сам как-нибудь справлюсь. У меня же нога болит, а не руки. Просто дай мне тарелку и оставь меня наконец в покое.
Теперь она дуется на меня в противоположном конце комнаты. Вот и прекрасно. Разозлись на меня как следует, презирай – я ведь все равно скоро уйду. И лучше, если ты будешь меня ненавидеть, а не продолжать жить с этой безумной уверенностью в том, что ты меня любишь. Малыш подсаживается ко мне, и я предлагаю ему немного овсянки. Он съедает только одну ложку: запах у каши куда лучше, чем вкус. Только Скалли могла такое сотворить с овсянкой. Отставив тарелку, он прижимается ко мне, как будто я добропорядочный отец и его законное место – рядом со мной. До того, как забрать Скалли, я никогда не проводил с ним много времени, хотя мы все время друг друга слушали. Я сказал правду: он хороший мальчик. Поразительно, что он мой сын.
В конце концов я надеваю на себя какую-то одежду и добираюсь до туалета, после чего Скалли предлагает мне сделать еще один укол. Она перебинтовала мне ногу, и если на нее не наступать, то почти не больно, поэтому я отказываюсь, покачав головой. Скалли настаивает, что лодыжка сильно повреждена, и все равно вкалывает мне еще одну дозу.
Зачем ты меня вообще спрашивала, Скалли, если у меня не было выбора?
По той же самой причине, что я спрашивал тебя, хочешь ли ты заняться со мной сексом. Даже откровенная ложь звучит приятно, если это то, что хочется услышать.
Надеюсь, я не сказал этого вслух?
Наверное, она вколола мне лошадиную дозу демерола, потому что я внезапно превращаюсь в милого и очень счастливого агента ФБР. Обожаю демерол. Обожаю Скалли, своего сына и свой дом. Черт, даже этот плед и стены такие замечательные. Дай мне еще этой штуки, Скалли, и я останусь тут навсегда. Демерол чудесным образом помогает мне победить эту темноту в себе самом.
Просто накачивай меня наркотой и держи у себя в кровати, как секс-раба, детка.
Это, кажется, из песни «B-52».
«Я твой секс-раб, де-е-етка».
Иди же ко мне и люби меня, Скалли. Будем спать в обнимочку, как сонные котята. Или усопшие кролики. Нет-нет, никаких кроликов. А ты все равно не придешь и не станешь меня любить, Скалли. Ну и ладно, тогда я просто полежу тут с глупой улыбкой на губах. Мой маленький сладкий кролик.
Что за чушь я несу?
Из Скалли вышла неплохая мать, точь-в-точь как я и предполагал. Искупав Малыша, она читает ему «Баю-баюшки, луна»: он обожает эту книжку. А нашел ее я и иногда, сидя у костра неподалеку от колонии «451», читал ее сыну, а он слушал – мысленно, разумеется. Да, Кровожадный Малдер любит детские книжки. Попробуйте меня подразнить на эту тему, и я отстрелю вам башку. Никто меня не дразнил, впрочем, а кое-кто даже просил почитать вслух, но я не стал. У меня были и другие книжки для Малыша. Доктор Сьюз, и «Маленький принц», и «Щедрое дерево» - истории, которые напоминали мне о детстве и о Прошлом. До того, как стать Антихристом, я даже раскопал где-то сборник рассказов про Барни. Скалли, наверное, нашла его в моем рюкзаке. Малыш слышал эти истории тысячи раз, но прежде никогда не видел сами книги.
Мои веки тяжелеют, и как я ни пытаюсь держать глаза открытыми, чтобы еще мгновение полюбоваться картиной семейного уюта на диване, но ничего не выходит. Я проигрываю эту схватку и уплываю в мир сновидений.
…Кто-то сидит рядом со мной на постели. И пахнет этот «кто-то» очень приятно. Перед глазами до сих пор плывет, и все, что я вижу – размытые очертания женской груди. Ммм… ради такого стоило проснуться…
Скалли.
А ну-ка, посмотрим как следует: может, эта грудь ничем не прикрыта?
Нет, увы. А еще и лодыжка чертовски сильно болит.
Повернув голову набок, я вижу, как в мое плечо снова впивается игла. Ого, ну и шишка, Скалли. Можно мне хоть в туалет сходить, прежде чем я опять отключусь?
- Так у тебя лекарство скоро кончится.
- Это последняя ампула, - говорит Скалли, укладывая меня на кровать. – Она неполная, так что даже не знаю, будет ли от лекарства толк. Я перевязала тебе ногу, одежда высохла. Если хочешь, вставай и уходи.
Она мне разрешает! Тогда я уйду, Скалли! Прямо сейчас! Нет… не прямо… Сперва полежу чуть-чуть. Ничего себе «неполная»…
Она такой выглядит очаровательно в этой слишком большой футболке, которую я прихватил для нее в Болдере, и толстых теплых носках. Мы словно давние любовники, отдыхающие в своем летнем домике и готовящиеся ко сну.
В Прошлом.
Но теперь уже не Прошлое. И я не тот, кем был прежде.
Это невозможно выносить. Даже с демеролом.
- Отойди от меня, Скалли.
- Почему? – спрашивает она таким же голосом, которым Саманта когда-то заявляла «Тебе меня не заставить, Фокс!»
«Почему»? Как она может задавать такой вопрос? Почему? Ей что, мать твою, перечислить весь список причин?
- Да, почему? Почему, Малдер? И объясни, зачем ты вообще пошел на все эти жертвы? Чтобы потом просто бросить меня?
- Потому что я обещал.
Я уже несколько лет не произносил столько слов за один день. Иногда я даже забываю… забываю, что могу говорить вслух.
- То есть вот что ты, оказывается, мне обещал? Оставить меня одну неизвестно где, чтобы самому уйти куда глаза глядят и заниматься самобичеваниями из-за того, как вынужден был выживать эти годы? А как же «никаких вопросов»?
Не знаю, что на это ответить. Я совсем разучился спорить и в последнее время обычно избирал тактику наименьшего сопротивления: стрелял в каждого, кто осмеливался со мной не согласиться. Молчание – золото, поэтому я просто закрываю глаза, дабы снова погрузиться в свои наркотические грезы.
Но не тут-то было. У Скалли, оказывается, другие планы. Ее губы внезапно касаются моего лба, а маленькая рука гладит меня по бедру, и даже сквозь анальгетический ступор мое тело реагирует на эти прикосновения. Если бы я мог встать, то убежал бы немедля.
- Прекрати, - говорю я, но мой жалкий протест звучит абсолютно неубедительно: я бы отдал все что угодно, чтобы Скалли хоть раз занялась со мной любовью по собственной воле.
Но она даже не отвечает, только грубо перекатывает меня на спину и стягивает мое белье. Когда до меня доходит, что она собирается делать дальше, я отталкиваю ее – грубее, чем планировал. Ну уж нет. Я ей не позволю. Оральный секс – не секс, так ведь, господин Клинтон? И если какая-нибудь шлюха сделает мне минет в обмен на виски или сигареты, это ведь не предательство? Это просто услуга – как постричься или поменять масло в машине. Даже убийцы бывают одиноки. Стоять на месте, спустив штаны и ничего не делая – вовсе не преступление. Но я не хочу низводить Скалли до уровня тех женщин, тем более в такой момент - когда собираюсь оставить ее навсегда.
От моего толчка Скалли растянулась на полу около кровати. Прости, Скалли, я не хотел.
Конечно, ясное дело - не хотел.
Волосы закрывают ей лицо, поэтому я не вижу ее выражения, а мысли, сказать по правде, просто не решаюсь подслушать: у нее, как-никак, оба моих пистолета. А потом до меня доносятся всхлипывания. Скалли так и лежит на полу, сжавшись в невероятно маленький комок, и просто плачет. Я жду, что она сейчас перестанет, но этого не происходит, и в следующий момент рыдания становятся настолько сильными, что мне начинает казаться, будто она вот-вот захлебнется рыданиями. Так она плакала тогда, в бункере, когда наступил конец света. Я на пальцах одной руки могу пересчитать, сколько раз видел ее слезы, и уж тем более не думал, что однажды это произойдет потому, что я не позволил ей сделать мне минет.
Я к ней не подойду. Ни за что.
Слава богу, рыдания все-таки постепенно стихают. И теперь она просто сидит, подтянув колени к груди. Ну вот и славно, а теперь вставай и иди спать наверх, Скалли. Оставь меня, пока не поздно, и утром ты меня уже не увидишь, обещаю.
- Я знаю, что такое пост-травматический стресс, Малдер. И каково существовать под бременем вины, которую чувствуют выжившие. Почему ты отвергаешь мою помощь? Чего ты боишься?
Она заслужила ответ. Мои губы словно свело, но через какое-то время я все же выдавливаю из себя слова.
- Скалли, я тоже знаю, что это такое. А еще я знаю, что подчас наступает момент, когда лобная доля мозга больше не может воспринимать негатив и просто отключается, позволяя животному инстинкту взять верх. Так я и существую большую часть времени. Могу убивать, не чувствуя никакого сострадания. Господи, Скалли, я даже могу убить человека, а через секунду испытать оргазм. Ты не представляешь, что мне доводилось делать, Скалли.
Малыш Джон уже тут как тут: тащит ей полотенце, чтобы вытереть слезы: он явно переживает. Я мысленно велю ему посидеть где-нибудь одному, но он делает вид, что не слышит. Маленький упертый проныра.
Весь в меня.
- Ошибаешься. Я все знаю, Малдер, даже самые ужасные вещи, - говорит Скалли, снова садясь рядом со мной на кровать и захватив с собой Джона. – И тем не менее люблю тебя.
У меня нет времени хорошенько осмыслить эти волшебные слова, потому что мой разум разрывается от вопросов. Что она знает? Что я нашел ее яйцеклетки? Знает о других женщинах? Диане? Кристине? Марите? Тех, с кем я провел одну ночь? О шлюхах? О том, насколько эгоистично я воспользовался ситуацией той ночью в бункере? О том, как помогал Серым? О том, что позволил ее матери умереть? Она знает об Индии? О Канзасе? О том, что я кончил, слушая, как она трахается со Скиннером? О том, что ударил Мариту? О том, что убил… кого? Кого из всех этих людей? Скиннера? Она знает про Малыша и про двух детей, которых я пристрелил на этой неделе, и про то, что я избил Гибсона. Про то, что в той коробке была чья-то голова. Что это было скорее изнасилование, чем секс по обоюдному согласию.
Слава богу, она хотя бы не читает мысли.
- Ты все это время старался сдержать свое обещание и вернуться за мной, во что бы то ни стало. И знаешь, что, Малдер? Посмотри на меня!
Я подчиняюсь.
- Я никогда не пыталась остановить тебя. А значит, несу ровно столько же ответственности за все случившееся, но ты почему-то не испытываешь ко мне ненависти. Разве не так, Малдер? Тебе хоть раз приходило в голову, что если бы не я, ты преспокойно остался бы в том бункере, отсиделся там вместе со всеми и играл бы с Фрохики в покер на свою видеоколлекцию?
Интересная мысль. Никогда об этом не думал.
Но Скалли стоила всех жертв, что я принес ради нее.
Поэтому я все равно уйду.
Завтра.
- Все это время я день за днем молилась, чтобы ты пришел за мной. Так есть ли у меня право упрекать Бога за то, что он ответил на все мои просьбы не так, как мне бы того хотелось?
Отлично, давай еще и твоего драгоценного Бога сюда приплетем. Это же тот парень, который говорил «жена да убоится мужа своего», а еще, кажется, весьма одобрял пословицу «пожалеешь розгу – испортишь ребенка». Так, Скалли?
Кстати ты его упомянула, ничего не скажешь.
- А если я ударю тебя? Или Джона? А что, если…?
- Хватит. Я не мученица, Малдер, и не боксерская груша. Но и ты не из тех, кто бьет жен. Ты мой лучший друг, мне ли тебя не знать? Как врач я могу со всей ответственностью заявить, что остаться здесь было бы лучшим решением для тебя. Тебе нужен покой, нужно побыть вдали от других людей, от воспоминаний, от переживаний. Ты должен сначала переработать все, что уже пережил за это время. Как агент ФБР, а теперь, судя по всему, еще и мать я могу столь же ответственно заявить, что если ты причинишь боль мне или Джону, то мало тебе не покажется. Я люблю тебя, хочу быть с тобой, и я помогу тебе, но на моих условиях, Малдер.
Я слышал, что она сказала.
Что любит меня. Хочет быть со мной. Жена. Мать.
- Принеси мою куртку и открой передний карман.
Я, наверное, совсем плох, раз в самом деле сказал это. Но теперь уже поздно: слово не воробей.
Скалли выполняет мою просьбу и достает из кармана кольцо.
- Надень его, - говорю я. – Это обручальное кольцо моей бабушки, я всегда собирался подарить его своей будущей жене.
Платиновое украшение с брильянтами садится как влитое – туда, где ему полагалось быть уже давным-давно.
Скалли поднимает руку и внимательно изучает кольцо.
- Да нет, Скалли, это я его уменьшил. Еще лет десять тому назад.
На ее лице появляется нежность, но к ней явно примешивается какая-то тревога. Я не слушаю – это было бы несправедливо.
- Могу твердо пообещать тебе лишь одно Скалли. Что никогда не полюблю никого другого. Что не причиню боли ни тебе, ни Малышу, и никому не позволю это сделать. Но я не могу пообещать, что останусь.
Скалли ложится на кровать рядом со мной, и я, не прикасаясь к ней, выключаю лампу. Джон уже свернулся калачиком у стены и сладко спит.
Еще одна ночь. Только одна ночь вместе.
- Ты помнишь слова Мартина Лютера Кинга, Малдер? О том, что подчас увидеть звезды можно лишь тогда, когда наступает полная темнота? – Скалли поворачивается ко мне и продолжает: - И ты, и я без колебаний пожертвовали бы собой, чтобы спасти наше Прошлое, в этом нет сомнений. И ты ничуть не изменился и здесь, в Настоящем, делал ровно то же самое. Ты отказался от своего… покоя, чтобы спасти меня, а я отказываюсь ненавидеть тебя за это. Я люблю тебя, Малдер.
Она сказала это. Снова.
- Скалли, темноты во мне слишком много.
Она берет меня за руку.
- Я понимаю, что иногда ты будешь тонуть в ней. Но рано или поздно все равно поднимешь голову и увидишь звезды. И тогда ты снова вернешься к нам. Потому что обещал.
Еще одна ночь, повторяю я себе и закрываю глаза.
Еще одну ночь я могу притворяться тем, кем не являюсь на самом деле.
А завтра…
Завтра будет завтра.
- Ты по-прежнему не веришь в Бога, Малдер? – спрашивает Скалли мягко и прижимается ко мне.
- Нет. – Этому спору уже не первый год. – Бог – это Генри Форд, «Смит-энд-Вессон» и темное вещество в абсолютном вакууме. И больше ничего.
Нет такого Бога, который допустил бы, чтобы мы жили в этой полной мрака антиутопии. Я не желаю в него верить. Я хочу верить в Бога, который защищает слабых и дарует покой измученным. Того, который спасает невинных детей и помогает возлюбленным воссоединиться.
- А я верю в Бога, Малдер. И верю, что Он слышит наши молитвы. Просто иногда Бог посылает нам испытания для нашего же блага, чтобы мы ценили то, что добыли таким трудом. И неважно, хорошо это или плохо, Малдер, и пусть даже подчас плохое и перевешивает. Вот в такого Бога верю я.
Любить вопреки всему. Верить, несмотря ни на что. Выживать любой ценой. Невинные дети, покой для измученных и воссоединение возлюбленных. Бог, защищающий слабых, тех, кого я защитить не смог. Заставляющий нас ценить то, что имеем. Это хорошо или плохо, Скалли?
Она когда-то сказала мне, что каждое принятое нами решение приводит нас определенному моменту во времени. Мне тяжело принять, что все ужасные вещи, что я видел и совершил, привели меня сюда – к тому, что сейчас, в самый разгар конца света, я лежу в одной постели со Скалли и своим сыном, прислушиваясь к их мерному дыханию.
Но так оно и есть. И на то должна быть причина.
- Скалли? – окликаю я ее, уже засыпая. – Может быть.
- Может быть что, Малдер? Может, Бог и впрямь существует, или может, ты будешь здесь завтра утром?
- Да, Скалли. Может быть.
Конец
Моя религия - это глубоко прочувствованная уверенность в существовании высшего интеллекта, который открывается нам в доступном познанию мире. Я не могу поверить в Бога как в существо, которое оказывает непосредственное влияние на поступки отдельных людей или вершит суд над своими созданиями. Моя вера заключается в смиренном поклонении духу, несравненно превосходящему нас и раскрывающемуся нам в том немногом, что мы способны познать нашим слабым, бренным разумом.
Альберт Эйнштейн
(1) Откровение Иоанна Богослова. (2) «451 градус по Фаренгейту» - роман Р. Брэдбери; В романе «О дивный новый мир» О. Хаксли: «альфы» - высшая каста людей, «Дикарь» - один из героев романа, «сома» - безвредный наркотик; в романе «1984» Дж. Оруэлла: «не-лица» - уничтоженные системой люди, «Старший Брат» - правитель государства Океании; «Воины дороги» - персонажи фильма «Безумный Макс»; Рэндалл Флэгг – мистический герой нескольких романов Стивена Кинга; «Марты» - собирательное название из романа «Рассказ служанки» М. Этвуд, бесплодные женщины старшего возраста, выполняющие домашнюю работу. (3) Безумный Макс – главный герой одноименных фильмов-антиутопий в жанре киберпанк, Джон Уэйн – американский актер, снимавшийся в вестернах. (4) Ньют Гингрич - американский политик, писатель, публицист и бизнесмен. Бывший спикер Палаты Представителей Конгресса США; Пэт Робертсон - американский религиозный и политический деятель, известный телевизионный проповедник. (5) SETI - проект по поиску внеземных цивилизаций и возможному вступлению с ними в контакт. (6) Джеймс Рэнди - американский иллюзионист и скептик канадского происхождения, известный разоблачитель паранормальных явлений и псевдонаучных теорий. (7) Пятикарточный стад – разновидность покера. (8) Концепция Бога-часовщика – концепция философа Уильяма Пейли, призванная доказать существование божественного замысла. (9) Розарий – традиционные католические четки. (10) Цитата из серии «Small Potatoes». (11) «Хамви» - американский армейский вездеход. (12) Барни – герой детского мультфильма. (13) Вымышленная высокотехнологичная раса в сериале «Звездный путь». У Борга нет полноценных индивидуумов: все отдельные организмы, представляющие собой гуманоидов-киборгов с усовершенствованными во многих отношениях возможностями, объединены в единый «коллективный разум».
Дата: Воскресенье, 23.12.2012, 01:32 | Сообщение # 9
Графоманчик
Группа: Пользователи
Сообщений: 13
Статус: Offline
Боже, не верю, что я дочитала этот фик и не поседела. Такой жестокий поворот событий. И такая адская работа над переводом. Пеклоняюсь перед переводчиком и автором. Давно не читала таких стоящих работ.
Дата: Воскресенье, 23.12.2012, 11:45 | Сообщение # 10
Графоманчик
Группа: Пользователи
Сообщений: 11
Статус: Offline
Закончила читать фанфик вчера около часу ночи, не оторваться было. На слова: “Малдер слушает”, аж мурашки по коже. Много ангста, но такое я читать могу: правда, в нескольких очень жестких моментах приходилось отрывать взгляд от текста, вздохнуть и снова за чтение. Спасибо за перевод и выбор фанфика. Очень понравился. Динамика отличная, не растянуто и все по теме.
Дата: Воскресенье, 23.12.2012, 15:37 | Сообщение # 11
Графоманчик
Группа: Пользователи
Сообщений: 11
Статус: Offline
vladigora и julianna, большое спасибо! Фик, конечно, тяжеловатый, но все-таки цепляет.
Цитата (julianna)
На слова: “Малдер слушает”, аж мурашки по коже.
Это неслучайно, изначально фик на этом и заканчивался. ) Третью часть автор написала по просьбе читателей, чтобы был более позитивный конец. Сначала хотели выложить только первые две, а третью - после феста, но в итоге решили выложить целиком.
Дата: Воскресенье, 23.12.2012, 22:40 | Сообщение # 12
Графоманчик
Группа: Пользователи
Сообщений: 36
Статус: Offline
Перевод прекрасный, читать одно удовольствие. А вот насчет содержания - я обожаю ангст, но тут какой-то перебор просто. Не вижу я в героях этого фика Малдера и Скалли. Вроде бы и вставки из их прошлой жизни присутствуют, но, "не верю"...Наверное, я просто не люблю "такую" постколонизацию. И если бы это были бы не Малдер и Скалли, не Скиннер и Стрелки, то мне бы больше понравилось. Но если абстрагироваться, то вполне достойное произведение.
Дата: Понедельник, 24.12.2012, 14:09 | Сообщение # 13
Графоманчик
Группа: Пользователи
Сообщений: 11
Статус: Offline
alena, это ожидаемый отзыв, спасибо! ) Согласна, что ангста перебор, а что касается "не верю" - тут, конечно, дело вкуса, но мне кажется, что автор сознательно на это пошла - поставила героев в абсолютно невыносимую и невероятную ситуацию и попыталась посмотреть, что с ними станет и в кого они превратятся. Насколько у нее получилось - решать уже читателям. Спасибо еще раз, что прочли!
Ну наконец и я с отзывом. Если честно, у меня долго утрясался в голове этот фик и впечатления улеглись после первого его прочтения далеко не сразу. Откровенно говоря, прочитав "шапку" где-нибудь вне феста, я бы, наверное, сто раз подумала, прежде чем читать. Обычно авторов посткола уносит в такие дебри, что мама дорогая... но здесь все оказалось далеко на так страшно, как казалось. Очень запоминающаяся работа и я не жалею, что ее прочла. Должна заметить: понимаю, почему переводчик выбрал этот фик невзирая на некоторые неоднозначные моменты. Во-первых, не так-то много лично мне встречалось действительно запоминающихся постколов, тем более еще не переведенных. Так вот, язык и стиль изложения у автора, конечно отличный и читать очень приятно. Во-вторых - она умеет рассказывать историю так, что читаешь, читаешь и хочется не бросить, а узнать, что дальше. Ну и, естественно, спасибо переводчику за то, что он все это отлично отобразил. Мне кажется, на русском получилось даже лучше, чем во оригинале. И я говорю вполне искренне. Так что низкий поклон за такую качественную работу. Понимаю, что это было непросто. Что понравилось: последовательность, в которой подается история, когда настоящее перемежается флешбеками, понравился, как уже говорила, сам стиль изложения, очень понравились эпиграфы. Хорошо подобраны и здорово дополняют впечатление от текста. И, что нечасто бывает - в прозе. Оригинально. Насчет содержания... Ну, если исключить некоторые придирки к сюжету и созданному автором миру, на которых я, пожалуй, остановлюсь в следующий раз, потому что хочу еще в этой теме отписаться, то фик все-таки цепляет. Особенно финал. Причем финал обеих частей, но первой - особенно. Поэтому автору отдельный респект, что концовки не слиты. Вот этот абзац меня действительно очень тронул:
Я смотрю на одинокую дорогу, ведущую к нашему дому, - единственный путь, связывающий меня с этим дивным новым миром. Может, когда-нибудь на этой дороге снова покажется джип с Малдером за рулем, и он вернется ко мне, как и обещал. Малыш Джон убегает играть и исчезает в мокрой от росы траве, а я все сижу в кресле и лишь спустя долгое время вспоминаю про свой совершенно остывший кофе. Во дворе есть качели – привязанная к веревке шина, и домик на дереве, которые Малдер наверняка сделал для сына. Бескорыстный труд человека, который думает, что для него все потеряно.
Так вот, тут писали, что с трудом узнают героев и вообще ООС. Ну, да, понимаю, почему так говорят. Собственно, мое самое первое впечатление было примерно таким же. Потом решила, что автор сознательно не слишком-то пыталась следовать каноническим характерам. Ей было интересно поставить героев в такую ситуацию и рассказать такую вот смесь разных жанров: от посткола и антиутопии до роуд-муви и она рассказала. И, надо сказать, неплохо. Ну да и вообще, посткол сам по себе такой жанр, что стопроцентного соответствия характерам как бы не подразумевает. В общем, как уже сказала: можно докопаться до некоторых обоснований и вообще мира в целом, но сейчас уже не буду. Как-нибудь в другой раз, когда будет в тему. Пока хочу сказать только вот еще что: интересно рассказанная и далеко не пустая история, где жестокости все-таки выписаны не ради них самих. Временами тяжелая, временами ООС-ная, пожалуй, но вот такой ангст и дарк я скорее люблю. Во всяком случае - способна оценить. История, которая лично мне не кажется беспросветной. Или, как сказано в самом фике
подчас увидеть звезды можно лишь тогда, когда наступает полная темнота
Ну, во-1, спасибо за работу. Качественные постколы, конечно, заставляют за героев попереживать.
Во-2, совершенно не согласна с тем, кто пишет, что в описанных героях не видно Малдера и Скалли.
В фанфике, на минуточку, мир перевернулся вверх ногами, погибла большая часть населения. С имевшимися до апокалипсиса принципами МиС банально не выжили бы. Как жить, когда ты, по странному стечению обстоятельств, оказалась в меньшинстве, и в силу этого стала с одной стороны - дефицитным товаром, который надо беречь, с другой стороны, из-за нехватки этого "товара", ежеминутно рискуешь быть порванной на тряпки сильнейшими представителями человечества. Какой выход? Правильно - прибиться к сильнейшему. Сначала он готов тебя защищать просто в память о дружбе, которая связывала до нашествия. Потом этого стимула становится откровенно мало, чтоб тебя защищали- приходится пожертвовать бОльшим - своей сущностью. Каким может стать мужчина, жертвующий ради любимого человека тысячами других? Что произойдет с его психикой, после того, как ты видишь надругательства над миллионами людей, включая самых маленьких - трехлетних, когда сам становишься жертвой одного из видов надругательства, когда ежесекундно рискуешь быть пришибленным, когда не можешь увидеть любимого человека, не зная, где она и что с ней? В этой ситуации совершенно логично, что Малдер пустился во все тяжкие, паля направо и налево, сбрасывая напряжение с любой теткой легкого поведения. При этом он умудрился сохранить главное - любовь к Скалли, ответственность за сына, и даже романтические черты, заставившие его хранить обручальное кольцо для Скалли.
Легко рассуждать, какими должны быть герои, сидя за компом в теплом кресле.
Вобщем, на мой взгляд, фанфик прописан очень внятно и логично. Единственное, чего не поняла - это почему женщин осталось так мало, ведь по логике они должны быть более живучими? Во всех войнах и катаклизмах первыми гибли мужчины.
